Прямо перед креслом, в котором сидел отец Танечки, находился маленький откидной столик; на нем лежали блокнот и карандаш. Девочка увидела, как папа начал что-то быстро писать на листке бумаги, а затем, вырвав листок из блокнота, поднялся и двинулся по проходу в сторону выхода из «прозрачной» каюты.

– Ты куда? – удивилась его жена.

– Надо передать записку радисту, – сказал инженер, – чтобы он срочно вышел на связь с этим идиотом…

Едва мужчина вышел, как маленький красный истребитель вновь возник за стеклом иллюминатора. Только летел он теперь иначе, не так, как в первый раз. И если бы обладательница плюшевого медведя разбиралась в фигурах высшего пилотажа, то поняла бы, что яркий самолетик делает заход на «петлю Нестерова».

«Ты ведь знаешь, что случится дальше, – едва не плакала одна часть Анниного сознания, – так сделай же хоть что-нибудь!..»

В это время истребитель «И-5» с Николаем Благиным за штурвалом начал двигаться рядом с крылом «Горького» в вертикальной плоскости с восхождением.

«Откуда мне знать, что случится? – другая, оппонирующая часть сознания Анны говорила спокойно, с рассудительностью и достоинством. – Да и сделать я ничего не могу. Времени не хватит. Либо всё пройдет благополучно, либо…» У Анны оставалась еще крохотная надежда, что предчувствие ее не сбудется.

Между тем красный самолет поднялся до высшей точки петли и, совершив оборот, начал нисходящее движение.

В этот самый момент Танин отец, один из ведущих инженеров ЦАГИ, передал свою записку радисту «Горького». Сама Таня глядела в иллюминатор и, не переставая, теребила ухо медведя.

На земле Миша Кедров восхищенно вопил вместе со всеми, кто был на трибунах, видя, как «И-5» выходит из мертвой петли. Коля Скрябин смотрел в бинокль на другой самолет – с открытой кабиной, и смотрел с откровенной неприязнью, гадая: прочла уже, или еще нет, любовную записку Семенова рыжеволосая незнакомка?

Григорий Ильич Семенов незадолго до этого вошел в здание администрации аэропорта и теперь разговаривал с кем-то по телефону, то и дело взглядывая через открытое окно на небо.

Коллеги Анны Мельниковой, оставшиеся на земле, снимали зрелище с нескольких точек – и все как один завидовали красавице, которая, словно валькирия, кружилась в вышине над ними.

«Ну, вот видишь! – с торжеством произнесла вторая, рассудительная Анна. – Ничего и не случилось! Хорошо, что ты…»

Договорить она не успела. Благин вывел свой самолет из мертвой петли, но чуть раньше, чем следовало, и очутился не под, а над правым крылом «Горького», что, конечно, эффект от выполненной фигуры несколько снизило. А затем «И-5» даже не врезался в крыло гиганта, нет: каким-то загадочным образом он упал на него сверху плашмя – примерно туда, где находился средний мотор.

Из-за того, что Николай наблюдал за кинооператорским самолетом, самого́ момента столкновения он не увидел. И поначалу не понял, с чего это вдруг над правым крылом «Горького» взвился клуб дыма – черного, как только что уложенный асфальт, и почему зрители стали один за другим вскакивать со своих мест, роняя себе под ноги папиросы, мороженое и газеты.

– В масляные баки врезался… – услышал Коля за спиной у себя чей-то густой бас.

Гигантский самолет тем временем начал крениться вправо, и отделившиеся от него куски чего-то полетели вниз. Тут только Коля навел бинокль на сам моноплан, и юноше открылась, приближенная цейссовскими стеклами, самая немыслимая из всех картин, какие ему доводилось видеть в жизни.

Какое-то время подбитый гигант летел, всё сильнее заваливаясь на один бок, а затем правое его крыло на две трети отломилось – с такой легкостью, словно это была деталь фанерной авиамодели, сделанной в кружке Осоавиахима. Зрители на трибунах не закричали, не ахнули: они все будто онемели и глядели на происходящее с безмолвным неверием.

Удар, который маленький самолет нанес исполину, оказался совершенно несообразным по силе. Если брать в расчет массу и скорость легкого и тихоходного истребителя, то получалось, что нанести такой удар он просто не мог. Но в масляные-то баки он как раз не врезался; зрители, собравшиеся на трибунах Центрального аэродрома, обсмотрелись. То, что они приняли за густой, чернильного цвета дым, было на самом деле черной вспышкой – на время ослепившей всех пассажиров, сидевших по правому борту «АНТ-20».

Содрогание самолета выбило из кресел всех, кто вместе с Таней сидел возле плексигласового окна в полу, и люди попадали на пол – ничего не видя перед собой. Когда же зрение стало к ним возвращаться, они никак не могли взять в толк, отчего это раскачивается пейзаж под ними? Землетрясение, что ли, в Москве началось?

Таня тоже упала, но ударилась несильно: в последнее мгновение мама смогла-таки поддержать ее.

– Ты не расшиблась? – обратилась она к Танечке; у неё самой из разбитого лба сочилась кровь.

Таня отрицательно качнула головой и открыла уже рот, чтобы спросить маму про ее лоб. Но та, похоже, своей травмы не заметила. Со словами: «Пойду, приведу папу», женщина бодро вскочила на ноги и, перешагивая через друзей и знакомых, двинулась к выходу из каюты. Девочка какое-то время глядела ей вслед, а потом стала медленно заползать под кресло, утягивая за собой медведя.

Пассажиры, сумевшие подняться с полу, припали к иллюминаторам и обсуждали случившееся; те, кто лежал, смотрели вниз – на качавшуюся и клонившуюся вбок землю. Поразительно, но в тот момент никто не кричал и не предавался панике.

Танина мама распахнула дверь каюты – и в этот момент отвалилось правое крыло гиганта.

Изуродованный моноплан начал крениться на нос и заскользил вниз, словно салазки с ледяной горы. Двигаясь выше «Горького», от него отдалялся «П-5» с открытой кабиной. Красного тренировочного самолета Николай Скрябин в небе не узрел и понял: истребитель превратился в то нечто, которое в самом начале кусками попадало на землю.

Тем временем искалеченный самолет весь как будто напрягся, а затем нос гигантской машины стал потихоньку приподниматься. «Ради бога, Николай, выровняй его!..» – взмолился мысленно Скрябин. Он явно взывал то ли к одному своему тезке – пилоту «Горького» Николаю Журову, то ли к другому – Святителю Николаю, Чудотворцу из Мир Ликийских. Зрачки Колиных глаз – он глядел теперь поверх бинокля – расширились настолько, что нефритовая радужка стала почти невидна.

Неизвестно, кто именно оставил возле каюты с прозрачным полом ресторанную сервировочную тележку. При содрогании самолета тележка эта сорвалась с места и понеслась в сторону открывшейся двери. Танина мама наклонилась и выставила вперед руки, чтобы остановить катящийся предмет – и остановила, да вот беда: пустой никелированный поднос, красовавшийся на белой скатерти, по инерции продолжил свое движение. Будто нож гильотины, он чиркнул в воздухе и – разрубил голову женщины поперек, точно по линии рта. Плашмя поднос упал на пол каюты, а следом за ним упала чудовищная полусфера – с копной светло-русых волос.

Наполовину обезглавленное тело еще пару секунд простояло в склоненном положении, удерживая тележку, но затем самолет снова качнуло, и оно повалилось набок.

Танечка, по счастью, ничего этого видела. Зато в ту сторону смотрела с полу одна из женщин – мамина подруга. При виде случившегося она встала и пошла к истекающему кровью телу, но тут «Горький» стал крениться вправо, и подруга Таниной мамы упала: лицом на покойницу, попав щекой в месиво из крови и чего-то еще, желтоватого и ужасного. Так что живая женщина осталась лежать недвижно рядом с мертвой и не попыталась подняться даже тогда, когда страшный крен пола стал несколько уменьшаться.

Между тем люди вокруг стали осознавать, что происходит, и теперь метались, кричали, ругались и плакали.