Быстро, но без поспешности, Коля двинулся к административному корпусу: краснокирпичному двухэтажному зданию, на которое вахтер ему указал.

Тем временем, не проехав и третьей части своего пути, «воронок» развернулся посреди дороги и на полной скорости помчался обратно. Сотрудники НКВД, ехавшие в арестантском отделении вместе с бледным гражданином, решили доро́гой проверить, соотносясь с описью, изъятые ими пленки. И обнаружили недостачу.

Привратник кинофабрики, увидев, что страшный автомобиль возвращается, почувствовал себя так, как если бы на него надели противогаз, а затем завязали «хобот» узлом. Бедняга практически не дышал до того самого момента, пока один из парней в форме не выпрыгнул из кузова и не подошел к нему.

– Ваш товарищ уже здесь, я пропустил его, – доложил вахтер. – Он в здание администрации направился, если он вам нужен, то…

– Какой еще товарищ? – озадаченно спросил чекист.

Минуту спустя комиссар госбезопасности Семенов, сопровождаемый двумя подчиненными (сторожить арестанта остался один только водитель «воронка»), размашистым шагом входил на территорию кинофабрики.

Вестибюль здания администрации был пустым и безмолвным (рабочий день официально закончился), и только неприятные скребущие звуки – словно кто-то водил по оконному стеклу ножом, – нарушали в нем тишину. Каким был источник этих звуков, Скрябин понял тотчас: почти напротив входа висела на стене большая полированная доска почета, с которой какой-то гражданин в серой робе торопливо сдирал фотокарточки. Оставались – временно, надо думать, – лишь надписи под ними, и Коля принялся читать обезличенные фамилии и имена. Все они были мужскими – за одним исключением. Под пустым прямоугольником, находившимся почти в самом центре доски, он прочел: Мельникова Анна Петровна, кинооператор.

Все предметы слегка покачнулись перед взором Коли, и он с трудом подавил желание снять очки и с силой потереть глаза.

– Вам кто-нибудь нужен? – обратился к Скрябину мужчина в робе, заметивший, наконец, его присутствие.

– Да, – выговорил Николай. – Вы, собственно, и нужны. Комиссар госбезопасности 3-го ранга Семенов поручил мне изъять все фотографические изображения арестованных. Так что потрудитесь передать мне то, что вы сняли сейчас с доски.

Рабочий киностудии глянул на посетителя как-то странно; лицо обдирателя – с недоверчивыми складками поперек лба – Коле не очень понравилось.

– Мне что – дважды вам повторять? – произнес Николай вкрадчиво; он сам удивился бы, если бы понял, что копирует интонации Григория Ильича.

Мужчина в робе протянул ему изорванные снимки, но сделал это как будто нехотя, и видно было, что у него язык чешется спросить о чем-то. Он бы и спросил – да Скрябин задал вопрос первым:

– А что это вы так напряглись? – поинтересовался он, принимая обрывки фотографией и пряча их в свою папку. – Хотели оставить улики себе на память?

Рабочий вздрогнул и мгновенно позабыл о том, что собирался попросить удостоверение у подозрительного молодого человека. Коля же развернулся и двинулся к выходу.

– Да вон же он – в очках, как сторож и сказал! – воскликнул один из парней в форме НКВД, увидев силуэт самозванца за двойными застекленными дверями административного корпуса.

– Где?! – вскричал Григорий Ильич.

Он ничего не успел разглядеть. Субъект, показавшийся было в дверях, тотчас исчез – ретировался, видимо, вглубь здания.

– Так, – Семенов кивнул, оценив ситуацию, – один – к черному ходу, другой – за мной. – И ринулся к зданию дирекции фабрики военно-учебных фильмов.

Николай увидел Григория Ильича и двух других сотрудников НКВД одновременно с тем, как был замечен сам. Мгновенно он сделал разворот и метнулся к доске почета. Обдиратель, стоявший возле неё, со своей позиции не мог углядеть, что творится во дворе кинофабрики.

– Пожар! – прокричал Скрябин. – Соседнее здание горит!..

Рабочий выронил несколько клочков бумаги, которые недавно были портретом пожилого кадровика кинофабрики (сидевшего теперь в кузове автомобиля НКВД), и побежал к выходу. Николай тоже побежал – в противоположную сторону.

В конце вестибюля виднелись две непрезентабельные двери с огромными буквами М и Ж на них. Юноша надеялся, что теперь, когда рабочий день уже закончился, в туалетах никого нет. Долю секунды поколебавшись, он влетел в дверь женского туалета; изнутри на ней была щеколда, и Скрябин немедленно ее задвинул. Только после этого он огляделся и облегченно выдохнул: дамская комната действительно была пуста.

Коля увидел несколько безобразных сливных отверстий, справа и слева от которых имелись чугунные приступки для ног; ни кабинок, ни перегородок, ни унитазов здесь не было и в помине. В воздухе пахло чем-то вроде протухшего гороха, и это несмотря на то, что в помещении имелась вентиляция – в виде окна. Не маленького оконца, напоминающего форточку, а окна самого настоящего, большого, с замазанными побелкой стеклами. Николай Скрябин при виде его вознес коротенькую благодарственную молитву – не ведая о том, что она была преждевременной.

Обдиратель фотографий, несомненно, родился под счастливой звездой. В момент, когда он выскочил из дверей дирекции на улицу, и сам Семенов, и оставшийся с ним подчиненный успели уже вытащить свои табельные «ТТ». Так что рабочий, налетевший с размаху на Григория Ильича, мог бы тотчас схлопотать не одну пулю и не две, а все шестнадцать – сколько их было в обоймах двух пистолетов. Мужчину в робе спасло то, что в результате соударения с атлетически сложенным Григорием Ильичом он, потеряв равновесие, повалился на землю – прямо под ноги сотрудникам НКВД. Оба они немедленно оказались на нем верхом и принялись выкручивать руки бедолаге. Но, по крайней мере, потребности стрелять в него чекисты явно не испытывали.

– Говорю же вам, – подвывал вжатый лицом в землю мужчина, – я здесь работаю… А тот, за кого вы меня приняли, сейчас там, внутри…

– Он, похоже, не врет, – произнес, обращаясь к Григорию Ильичу, молодой чекист. – Тот был долговязый, чернявый и в очках. А этот – какой-то пегий, очков на нем нет, да и ростом он явно не вышел…

– А какого дьявола ты бежал? – проорал Семенов, обращаясь к обдирателю (и продолжая выкручивать ему руку). – Бежал почему, как ошпаренный?

– Так ведь он крикнул – пожар! Я и кинулся смотреть. Хотя сам он, – в голосе работника кинофабрики появилась интонация, какая бывает у человека, прозревшего вдруг относительно какой-то несложной истины, – побежал совсем в другую сторону – туда, где у нас в здании туалеты.

Окно туалета было таким низким, что выпрыгнуть из него смог бы и ребенок. Но случилась непредвиденная заминка: оконный шпингалет, замазанный белой масляной краской, намертво приклеился к пазу в подоконнике. Коля, пока дергал его, успел покрыться испариной и последними словами изругать беливших окно маляров, однако проклятая задвижка не поддавалась.

Принц Калаф поначалу дергал ее одной рукой; потом, зажав под мышкой кожаную папку, двумя руками; а под конец и вовсе пустил в ход свою другую силу – ничего не помогало. Сколько ни тянул Николай проклятый шпингалет – и руками, и с помощью ментальных импульсов, – тот не сдвигался ни на миллиметр, будто врос в подоконник. Скрябин сорвал с лица осточертевшие ему очки, полагая, что именно их стекла мешают делу, но толку от этого не получилось никакого. Юноше приходилось признать очевидное: его дар в самый неподходящий момент пропал.

А между тем по коридору пошло движение: до Коли донеслись звуки осторожных, приглушенных шагов. Таящиеся эти шаги затихли где-то рядом, и тотчас раздался зверский удар, сотрясший, казалось, весь опустевший административный корпус: пинком (или двумя пинками одновременно) была распахнута дверь в соседний, мужской туалет.

Скрябин ухватился за оконную ручку и нацелился ногой, обутой в матерчатую теннисную туфлю, на замазанное белой краской стекло.