– У нее такое же?

– Да, только красное.

– Значит, к ночи ее можно не ждать. Оделась?

– Да.

Осторожно я обернулся. Щечки розовые, глазки опущены к полу, волосы перекинула через плечо, халат ей мой очень велик, все скрывает. Сколько ж ей лет? Шестнадцать? Семнадцать? А тут я – грозный хан. И как начать разговор? Что она вообще знает про эту сторону жизни?

– Ела сегодня?

– Нет.

– Садись за стол. В Орде принято есть, сидя на подушках, мы, кочевники, стулья с собой не возим.

Мышкой прошмыгнула к противоположному от оттоманки краю стола. Сидит, ничего не берет, только смотрит на руки. Обошел лютый соблазн по огромной дуге, сел на свое место. Плавно потянулся к своей миске, доверху полной горячего плова.

– Бери, что хочешь, вся еда вкусная, плов еще горячий. Там, кажется, ребра подкопченные лежат ближе к тебе.

– Я не голодна.

– Ешь, а то живот потом заболит.

– Спасибо за заботу.

– Послушай, я не насильник и никогда им не был. И тебя не трону, честное слово великого хана. Тебе сколько лет? Шестнадцать? Ты не в моем вкусе.

Дернулась, как от пощёчины.

– Зачем тогда брали и приказали нарядить?

– Я приказал купить вам обеим платья, меня неправильно поняли, только и всего. А взял? Лучше было бы, если б Орде оставил? Тебя там в жены хотели взять.

– Нет, не лучше.

– Вот и сиди себе, ешь. Поспишь сегодня на оттоманке, тут обычно Мара спит. А я на полу. Если все, что вы рассказали – правда, то я тебя отпущу домой. Ты с родителями живешь? Переживают, наверно.

– Мои родители далеко, я не тут родилась.

– Ясно. А лет тебе сколько?

– Двадцать один.

– Никогда бы не подумал. Слишком мелкая.

– Можно мне каши?

– Бери плов, он вкусный, честно. И мясо бери. Я сейчас поем, ополоснусь и буду ложиться. Только давай договоримся?

– О чем? – и снова на меня таращатся два оленьих глаза, вдобавок, девица чуть приоткрыла алые губки. Держись, хан, ты не дикарь и без спроса никогда не тронешь девчонку.

– Я тебя не трогаю, и ты на меня тоже не нападаешь. Даже если предположить, что ты меня сможешь убить спящим, Орда тебе уйти не даст. Растерзают.

– Договорились, я не идиотка, все понимаю.

Тонкие ручки спешно, будто воруя, кладут себе в миску еду. Кашу из плова, что-то из блюд со стола, всего понемногу.

– Я так давно не ела мяса, очень вкусно. Вы взамен за еду ничего от меня не потребуете?

– Отъедайся. Захотел бы, взял силой, но честь не позволит. Да и малолетки не по моей части. Не бойся.

– Мне двадцать один.

– А выглядишь на шестнадцать. Или ты настаиваешь?

– Нет!

– Только никто не должен узнать, что я не воспользовался трофеем. Ни к чему. Слухи пойдут. Я порежу себе руку и сцежу немного крови в кубок. Подол платья испачкай сама, хорошо? Ты меня понимаешь?

– Да, спасибо, я все понимаю.

После ночи…

Что-то меховое полезло в рот, открыл глаза, окончательно проснувшись, и уперся взглядом в пышный подол кружевного платья. У меня же теперь есть еще и Эма! Хорошо хоть от моля избавился. Но почему подол алый, был же, вроде, какой-то белый? Приподнялся на локте, спят, чуть ли не обнявшись, на моей оттоманке – бесовка и мой вчерашний трофей. А в рот мне лезет кисточка хвоста Мары. Не удержался, дернул от души.

– Дай поспать, гадость! Меня и так сюда твои слуги не хотели пускать!

– Доброго утра, хан.

– Кто первый на очереди в лохань? Я себя начинаю чувствовать хозяином странноприимного дома.

Хозяином борделя я себя чувствую, глядя снизу вверх на двух красоток в откровенных нарядах, лежащих посреди моих роскошных подушек. Но не говорить же это вслух при девчонке – забоится опять.

– Я уже мылась и не здесь. А девчонке отмываться не отчего, я права?

– Тогда я первый. Распорядись, чтоб подали завтрак. Охрана вчера завалила матёрого кабана. Будете жареные ребра?

– Ну тебя, я еще ту свиную ногу на подставке не забыла. Тортика хочу! А ты, Эма? Только честно.

– Я очень люблю сладкое. Раньше родители покупали торт с кремом по праздникам.

– Мара, возьми золото из сундука и добудь где-нибудь торт, а мне кофе.

– Фи! Нашел курьера! Впрочем, ладно. Самой хочется сладкого.

Я прошел за ширму и сразу залез в лохань. Взял кувшинчик потяжелее и вылил его на себя сверху.

– У-у-у! Ледяная! Скотство!

– Ты сам запретил слугам сюда заходить. Вот и мойся теперь холодной.

– Мара!

– Что, Мара? Там кто-то уже ломится в дверь, наверное, решили, что мы тебя убиваем. Впустить?

– Пусть войдут. Перекиньте мне халат через верх. Черт, нет. Ну хотя бы, чистую рубашку.

– Тоже мне повелитель, выходи так, я в служанки не нанималась. А будешь плохо себя вести, торт не притащу.

– Сейчас подам. Серая вас устроит?

– Давай. Хоть кто-то нормальный в моем шатре. Спасибо.

– Великий хан, в сторону лагеря направляется малый отряд чудаков со стороны Запада. У них приторочены к седлам черные флаги.

– Малый, это насколько малый?

– Двое верховых и одна пустая, но поседланная, лошадь. Подпустить их к пределам лагеря?

– Подпустите. Я сейчас выйду.

– Дорожные платья для женщин, принадлежащих шатру Великого Хана, готовы.

– Несите сюда.

– К юной одалиске пригласить знахарку?

– Обойдется,– спешно ответил я.

– Жмот! Платья-то хоть красивые? Мне, чур, с бантиком и с рюшечками! А еще я хочу зонтик от солнца, а то мои рожки сохнут.

– Ты еще тут? Брысь за тортом! Золото под скамьей.

Тимур

Жрать хочется невероятно, запах дыма костра дразнит и заставляет наполняться рот слюной. Кажется, даже отсюда, от ворот в лагерь, слышу шипение мяса на вертеле и треск от срывающихся на угли капель мясного сока.

А красиво всадники скачут. Лошади чёрные, идут мерным галопом, пряжки на амуниции светятся серебром. И кого только черти ко мне принесли так рано?

Остановили лошадей, каких-то десяти метров не доехав до невидимой границы, до первых шатров. Оба всадника ловко спрыгнули в дорожную пыль. Похоже, отец с сыном. Ему лет за сорок, сын, может, на пару лет младше меня самого. Орки из личной охраны спешат подхватить поводья брошенных без присмотра коней.

Оба пришельца кланяются чуть не до земли и замирают в поклоне. Старший чуть впереди, младший сразу за ним.

– Великий Хан! Дозвольте мне объясниться и заверить свое искреннее почтение.

– Дозволяю.

Серая кожа, глубокие тени залегли вокруг глаз, губы отдают синеватым. Хоть бы не помер у меня на пороге. Ну?

– Мы преданы Орде! Все княжество! Я и мои сыновья, – на слове «сыновья» голос его предательски дрогнул. – Произошла ошибка, юношеская глупость. Умоляю, дозвольте забрать тело моего младшего сына. Мы готовы понести любые заслуженные кары, выплатить любую дань. Не гневайтесь, Хан. Позвольте забрать моего мальчика, пусть он вернется домой даже мертвым. Я готов присягнуть на верность и вам, и Орде. Оставшиеся в живых сыновья тоже. Случилась глупость, ошибка. Не карайте моих людей! Не жгите посевов! Дань собрана, мы готовы выплатить ее полной чашей. И даже вдвойне! Втройне!

– Ваш сын жив, – поспешил я утешить обезумевшего от горя отца. А добился того, что он упал ко мне в ноги. Охрана, было, дернулась перехватить этот выпад, но жестом, сам не понял как, я их отстранил.

– Молю, прервите пытку, оборвите его жизнь сами, не вынуждайте это делать меня! – ногам стало сыро от горьких слез князя. Да, наделал делов пацан. Этот ревет, Эма ревела. Вот и как этот фарс прекратить? Как в сказке, младший – идиот, а двое старших вполне ничего.

– Помоги своему отцу встать. Я правильно понял, ты тоже его сын?

– Средний,– смотрит мне прямо в глаза молодой мужчина, силясь скрыть стыд за отца и за брата, презрение и боль.

– И много ярок в ваших стадах?

– Около тысячи, год был сытным. Еще столько же должно народиться к осени, если не вдвое.