Год 705 AC, начало сентября

В конце лета часто бывают такие тихие, солнечные деньки. Едва-едва поддувает ветерок, деревья тихо шелестят чуть поблекшей листвой, солнце уже не палит, лишь приятно греет, трава на лужайке чуть подсохла, но еще не завяла и вся пронизана солнечными лучами, а на клумбах еще сияют алыми лепестками астры и гладиолусы.

Но уже налились хлеба на полях, уже Ден, придворный садовник, гоняет помощников, отправляя в кладовые Цитадели корзины плодов и фруктов, уже тянут холодные бесплотные лапы утренние туманы, уже дышат холодом горы... Осень близка.

Чарльз любил это время, эти последние дни уходящего сезона; дни замершие, застывшие на грани — между летом и осенью...

Сидя на лужайке, рядом с одной из полуколонн южной стены донжона, в тени балкона, невдалеке от палаточного городка, разбитого для гостей Лунного Фестиваля, Маттиас глядел на леди Кимберли. Он еле-еле сумел вытащить ее на прогулку днем — она все еще смущалась своей новой формы.  Но Маттиас рассказал, что лето уже на исходе, что еще немного и придут осенние дожди, а тогда уже не получится посидеть на зеленой лужайке, под теплым солнышком, что будет просто приятно полежать на травке и посмотреть на разноцветный палаточный городок в преддверии фестиваля.

Сейчас леди Кимберли с наслаждением грызла яблоко. Огромные, сочные, сладкие яблоки, только-только с ветки,  вместе с буханкой еще теплого орехового хлеба он принес для своей любимой женщины. Еще Маттиас прихватил шерстяной плед, расстеленный сейчас на траве. Солнце золотило высокие крыши донжона, в воздухе застыл послеполуденный зной, но здесь, в тени балкона, легкий ветерок нес желанную прохладу, и можно было просто сидеть, наблюдая, как Кимберли неспешно отгрызает от яблока кусочек за кусочком...

Кроме яблок и хлеба, Маттиас принес сюда еще и одну из своих рукописей — комическую повесть, главным героем которой был всем знакомый широкоплечий, розовощекий и чуточку глуповатый, но очень симпатичный деревенский увалень. Бедняга то и дело попадал впросак, но из всех бед неизменно выходил победителем — за счет смекалки, везения и помощи друзей.

Но вот яблоко кончилось, а Чарльз достал свиток и начал читать отрывки. Кимберли, лежа на пледе, поджав ноги и положив одну лапу под голову слушала, улыбаясь и весело подрагивая усами-вибриссами, даже пару раз засмеялась приятным, чуть хрипловатым смехом.

К сожалению, все хорошее кончается куда быстрее, чем хотелось бы... и прочитанный пергамент отправился под плетеную корзинку, а влюбленные, держась за лапы, замерли, любуясь видом палаточного городка. Глядя на доверчиво прильнувшую к его плечу Кимберли, Маттиас вспомнил, какой она была всего день назад. Тогда, вернувшись из подвала, он обнаружил ее плачущей у двери его комнаты. Обняв Кимберли, Чарльз попытался ее успокоить, но она продолжала всхлипывать... Тогда, взяв Ким под лапы, он завел ее в комнату.

Чарльз отчетливо помнил состоявшийся разговор:

— Я ужасна! — тихо плакала Кимберли. Она дрожала, сжавшись в комочек на его кровати, а он сидел рядом, грел ей лапы своими, обнимал плечи, укачивая, как ребенка.

— Ты прекрасна! — шептал он ей. — Ты самая симпатичная женщина в Цитадели!

Она шмыгнула носом и, прижав кружевной платочек к глазам, выдохнула:

— Спасибо...

— Ты изумительная женщина, а после изменения стала еще красивее!

— Но другие! — опять заплакала она. — Они смотрят на меня и видят крысу, они смеются, и это так больно!

— Уроды! — фыркнул Маттиас. — Не слушай их, они все равно не видят ничего дальше своего носа!

Потом он взял с тумбочки зеркало и показал ей отражение, но Кимберли лишь коротко взглянув на себя, тут же отвела взгляд. Чарльз нежно взял её мордочку лапой и заставил смотреть на отражение.

— Видишь? Это самое красивое лицо во всей Цитадели. Я не променял бы его ни на какое другое.

Он повернул её мордочку к себе и осторожно слизнул слезы с щек.

— Я не променяю тебя ни на кого другого. — Маттиас очень серьезно посмотрел ей в глаза, расправив усы и слегка прижав уши.

Она еще раз шмыгнула носом, кивнула и прижалась мордочкой к его груди. Он осторожно обнял Кимберли, в душе желая, чтоб ее горе развеялось светлой печалью о прошлом, ушедшем и невозвратном... И надеясь, что когда-нибудь она научится принимать себя такой, какая есть, не жалея о несбывшемся и кто знает... Может быть, даже сможет гордиться крысиной формой так же, как он. Было что-то в его нынешней жизни, что-то, чего и сам Чарльз не смог бы толком описать и объяснить, что-то, упорно заставлявшее его держать голову прямо и гордиться самим собой. Леди Кимберли до сих пор не уловила этого... но быть может, со временем?

Тем временем день заканчивался, солнце уже клонилось к горизонту, а ведь у обоих еще оставались не выполненными дневные обязанности.

Каждый житель Цитадели, помимо боевых тренировок, обязан был выполнять определенные работы, назначаемые комендантом. Да, при желании, ты мог ничего не делать — твоя комната, данная тебе самой Цитаделью, оставалась при тебе. Но жить, питаясь мучной похлебкой, в темноте и холоде... Впрочем, можно было просто и незатейливо платить за проживание — если было чем. Или уехать. Вот только отъезд из Цитадели был практически равносилен смерти, а потому желающих не было.

Внезапно леди Кимберли легла головой на колени Чарльзу, её тело вытянулось на пледе, а кончик хвоста спрятался в траве.

— Ты не против? — спросила она.

— Нет, ничуть, — ответил Чарльз, с улыбкой глядя на довольную Кимберли.

Она тихо вздохнула, глядя вверх на ярко-голубое небо. Маттиас ласково взъерошил мех между её ушками, и тоже вздохнул...

У него был длинный день. В обед завершился прием работ для конкурса писателей и теперь Чарльз, доктор Шаннинг и Фил будут читать их, а потом спорить и ругаться до хрипоты, выбирая победителей. Итогом их обсуждения станет награждение — они объявят и публично прочтут рассказы трех победителей. Фил объявит занявшего третье место в первый вечер праздника. Доктор Шаннинг, во второй вечер праздника, прочтет произведение, занявшее второе место. А он сам, как основатель гильдии Писателей должен будет прочесть лучшую историю в последнюю ночь.

К счастью, все это начнется только завтра. А сегодня он мог расслабиться с Леди Кимберли...

Внезапно она ткнула пальцем в небо:

— Ой, смотри, сокол!

Маттиас присмотрелся и кивнул:

— Да... Доктор Шаннинг упоминала... Он поселился на верхушке ее башни. И даже вывел там птенцов.

— Правда? Удивительно. Птенцы — шумная компания. Как доктор все лето их терпела? Они же, наверное, мешали работать!

— Ну, она сказала, что проблем не было... Во всяком случае, она не жаловалась. Хотя я все еще не понимаю, как им удалось так очаровать нашего почтенного доктора, — признался Маттиас, насмешливо щелкнув зубами.

Леди Кимберли усмехнулась и ничего не ответила, потянувшись за кусочком хлеба, еще оставшемся в корзине. Маттиас, заметил, что ей неудобно и попытался помочь. Их лапы столкнулись у корзины, возникла маленькая неразбериха, чья-то лапа неловко задела ручку, корзина перевернулась — и подхваченные ветром листы пергамента взметнулись в небо. Первая страница порхнула, ускользая от лап Чарльза, вторая попыталась удрать следом, но тут уж Маттиас не сплоховал — он ухватил ее, одновременно прижав лапой остальные. Кимберли скатилась с его коленей, и помогла  уложить стопку пергамента обратно под корзину, но первая страница, увы, исчезла вдали.

Оглядевшись по сторонам, Чарльз увидел, куда пропала беглянка — игривый вихрь аккуратненько положил страницу на нижнюю полку опорной колонны балкона...

Чарльз поморщился и коротко прошипел что-то неразборчивое – до нижней полки невозможно было добраться сверху, с балюстрады; и в то же время, находясь на высоте как минимум двадцати футов[1] над их головами, она была практически недоступна и снизу.