Мех. Хвост. Лапы...

Она опять вспомнила облик Чарльза и не смогла не признать, что он симпатичен ей. Что он вообще очень и очень обаятелен... настоящий джентелькрыс!

Даже его хвост казался на месте!

Кимберли взобралась на камень, на то же место, где сидела вчера, вспомнила вчерашнюю ночь; вспомнила, как он держал ее лапу, как смотрел в глаза... Как читал ей поэму...

Это было так необычно, это было так романтично...

Она так хотела, чтобы он был бы сейчас здесь, он отвел бы ее в Цитадель, они вместе вкусили бы обед из сыра и хлеба. Они вместе пошли бы на встречу Гильдии Писателей... или куда там он ходит... она посмотрела бы, чем он там занимается. И может быть, он пригласил бы ее посмотреть его личный ход наружу... За пределы внешних стен. Она никогда не видела этого хода, а он кажется, и не собирался показывать.

Леди Кимберли совсем растерялась — с одной стороны, она хотела быть с ним. Но с другой стороны она боялась его, потому что ей не нравилось быть крысой! Если бы она стала хоть чем-нибудь другим! Пантерой, тигрицей, лошадью... Ах, если бы они оба были лошадьми! Она всегда любила лошадей! Они так грациозны, так очаровательны... так чувственны...

Вот только судьба сыграла с ней злую шутку, выдав взамен лошадиной гривы крысиный хвост!

Кимберли вздохнула, ощущая шершавую поверхность камня, позволив хвосту свободно свесится вниз. Ночью, эти булыжники казались удобным сиденьем. Теперь же стали просто твердым  камнем...

Она взглянула на свинцово-серое небо, уже успевшее скрыться за холодными, набрякшими дождем тучами и, поежившись от пронизывающего горного ветра, слезла вниз.

Как бы она хотела начать все заново! Все поменять! Стать другой...

Кимберли вжалась в скалу, содрогаясь от сдавленных рыданий. Она была крысой, и с этим ничего нельзя было поделать. Кимберли уже спрашивала всех, кого только могла — нет ли какого-нибудь способа изменить уже свершившееся изменение, но и маги и алхимики лишь печально качали головами. Они не пытались ее утешать, они просто говорили ей правду... А Маттиас заботился о ней, он пытался развеселить ее, и он заставил её улыбнуться и засмеяться!

Она вскочила на ноги и побежала внутрь Цитадели.

Никогда прежде леди Кимберли не была столь растеряна и никогда еще так не стремилась она увидеть мужчину... Не помня себя, она пробежала запутанные коридоры центрального здания, и как-то очень быстро оказалась возле маленькой двери в тенистом отнорке длинного холла.

Немного отдышавшись, она уняла дрожь в лапах и коротко постучала.

Замерев возле двери, Кимберли вслушивалась в тишину, ожидая звука его шагов.

Ответа не было.

Она постучала немного сильнее, позвав дрогнувшим голосом:

— Чарльз? Это я, Кимберли.

Ответа по-прежнему не было.

Он игнорирует ее?.. Неужели он не открывает дверь, потому что не желает видеть?!

Силы оставили Кимберли, пораженную до самого сердца этой ужасной мыслью, она задрожала, прислонившись к притолоке двери...

Маттиас, всего лишь пытался ободрить ее... но на самом деле он видел в ней крысу, грязное создание, которым она теперь была... Он не любил ее!

Леди Кимберли рухнула на колени перед его дверью, не в силах сдержать отчаяния и зарыдала — совсем тихо, едва слышно.

Она не знала, как много прошло времени, весь мир вдруг стал для нее пустым, мертвым; все, что имело для нее значение, рассыпалось в прах — ведь его нет! Он не желает ее видеть, потому, что она крыса! И никто, даже остальные крысы не захотят видеть её рядом!

Он видит в ней крысу!

И потому  для нее его здесь нет...

— Леди Кимберли! Что вы здесь делаете?! — знакомый голос, внезапно раздавшийся сзади, разорвал окутавшую ее паутину отчаяния.

Она повернула голову, слезы еще стояли в ее глазах, и дыхание ее все еще прерывалось рыданиями:

— Чарльз? Ты?.. Я... Вот...

Потрясенная его внезапным появлением, она не могла говорить связно.

— Я ходил в подвал, проведал наших крыс. Гектора, Саулиуса, других... Что случилось?

Обеспокоенно нахмурившись, Чарльз наклонился вперед.

Не имея сил подняться, Кимберли протянула ему лапы:

— Чарльз! Ох, Чарльз!..

Маттиас ухватил ее и поскорее поднял с пола, крепко прижав к себе.

Она почувствовала, как тепло его тела согревает ее, и её слезы больше не были горьким плачем в одиночестве...

Он любит ее.

И только это имеет значение!

Во всем мире.

Только это!

Перевод — Рэдгерра, Дремлющий.

Литературная обработка — Дремлющий.

[1] Длиннополое платье прилегающего контура.

[2] Примерно 90 см.

Год 705 AC, начало сентября

во тьме лишь тихий шорох лап я тоже с ними мы стая мы сотни глаз и чуткие носы и мы бежим и под землей наш дом и жизнь и мы идем мы вместе

мы вместе

мы стая

— Нет!!

Деревянные планки кровати испуганно скрипнули, когда лежавший на кровати вскинулся, уставившись широко распахнутыми глазами в темноту, затаившуюся в углах подземной комнаты.

— Нет!.. Нет...

Прижав лапы к бухающему сердцу, Гектор оглядел комнату, зная уже, что увидит.

Привычный мрак подземелья, лишь чуть разгоняемый тусклым светом масляного фонаря, свисающего с кованого штыря. Ледяной холод каменного мешка, немного смягченный приятным теплом шершавых плит пола; уже давным-давно привычное пятно сырости на одной из стен, опять заросшее мхом, и тишина... И одиночество...

Гектор несколько раз моргнул, оглядываясь, вспоминая где он... И что он...

Единственная скамейка и рабочий стол, с пером, чернильницами и грудой книг примостились в углу, в круге света. Напротив замер шкаф с сиротливо висящими в нем тремя сменами одежды, рядом виднелась маленькая дверца, ведшая в коридоры подземелья. Сидел же Гектор на древней, как сама Цитадель, когда-то роскошной, но ныне уже совсем расшатанной кровати.

Гектор еще раз втянул воздух сквозь зубы и упал на твердые подушки. Сердце билось где-то в горле, когтистые лапы судорожно стиснули тонкий шерстяной плед, лоб покрывала холодная, липкая испарина...

Немного отдышавшись, он расслабил сведенные судорогой пальцы и опять натянул одеяло до самого влажного крысиного носа. Он не хотел вставать, длить опостылевшее существование, опять и опять браться за ненавистные дела, жить еще один бесконечный день...

Когда-то Гектор был человеком, гордым, с прекрасным лицом и превосходной фигурой. Он был великолепным мастером, он ваял скульптуру человеческого тела так, что поговаривали, будто сами боги приходили любоваться его трудами. Он гордился своей работой и своей внешностью. Он был тщеславен, о да, он знал это... И наслаждался. Каждым мигом. Каждым жестом. Каждым взглядом, которыми так щедро одаряли его все женщины вокруг... А в особенности тем, что каждая из них хотела быть известной как та, которую он, Филлип Гектор, взял в жены. Он буквально купался в лучах восхищения и потоках лести...

А теперь стал грязной, кишащей паразитами крысой!

Гектор повернулся на другой бок, отвернувшись от тусклого света лампы. Фитиль, отрегулированный так, чтобы пузырька масла хватало на всю ночь, едва тлел.

С некоторых пор Гектор боялся спать без света...

В подземелье всегда царила тьма, лишь только факелы и светильники могли разогнать ее. Тьма была местом обитания крыс, — там он скрывал свой позор от чужих глаз, лишь изредка отваживаясь выйти на свежий воздух. И каждый раз, оказавшись наверху, среди людей и морфов, он всем телом чувствовал чужие взгляды и шепот за спиной. Не слыша слов, он знал — они говорят о нем. Они обсуждают, каким уродливым он стал, они насмехаются над ним, намекая, что причиной тому было его тщеславие...