Принимая во внимание общий уровень подготовки сотрудников РККА того времени, можно также предположить, что человек, непосредственно исполнявший (сводивший) документ, имел специальную информационно-аналитическую подготовку и, вероятнее всего, являлся кадровым сотрудником органов военной разведки еще дореволюционного периода.

Изложенные в документе сведения представляют собой обобщенную и структурированную информацию, которая была получена из различных источников: агентурных, в том числе и документальных, непосредственного наблюдения, опроса местных жителей, анализа данных из средств массовой и экономической (биржевой) информации. Наряду с информацией сугубо военного характера (состав, основное вооружение и дислокация частей и подразделений) в документе содержатся сведения об органах военно-административного управления, состоянии ключевых элементов инфраструктуры, в числе которых указаны объекты разработки нефтяных месторождений, районы проведения и результаты геолого-разведочных работ в северо-восточной части острова Сахалин.

В материалах присутствуют ссылки на фотографии и карты. Учитывая наличие на оккупированной территории определенного режима и ограничений на перемещение (упоминание об этом также имеется в тексте), фотографирование объектов и сбор сведений для нанесения обстановки на карту должны были потребовать значительного времени и сил.

Учитывая изложенное, с высокой степенью вероятности можно предположить, что представленный документ исполнялся в штабных условиях, а работа над ним состояла в актуализации имеющегося варианта сводки и внесения в него правок и дополнений, полученных из последних разведывательных донесений…»[168]

Думается, теперь вопрос с компетенцией резидента «Д. Д.» можно считать закрытым. Он не был «второстепенным сотрудником», наоборот, именно Василий Ощепков в 1923–1924 годах являлся глазами и ушами Красной армии на Северном Сахалине. Он, конечно, не знал о письме Троцкого, а Троцкий не догадывался, кто конкретно выполняет его приказы — этого и не требовалось. Важно, что задача была выполнена, и выполнена на высочайшем профессиональном уровне. И обратим внимание на то, что Ощепков работал не только над задачами военного характера. Как в скором будущем его преемник — Зорге-Рамзай, резидент «Д. Д.» много внимания уделял экономике и вниканию в, казалось бы, ненужные, неинтересные детали быта рядовых солдат японской армии (Зорге так же тщательно, на научном уровне, изучал сельское хозяйство Японии), умело составляя по ним психологический портрет армии вероятного противника. Американцы займутся этой работой только после начала Второй мировой войны, после нападения на Пёрл-Харбор. Надо признать, займутся более профессионально, бросив на изучение психологии японских военных лучших своих японоведов — учеников русского профессора Сергея Елисеева. Но Василий Ощепков работал над этой проблемой на 20 лет раньше, но снова — увы: не нашлось в Советской республике ни единого «совершенномудрого» руководителя шпионов, которому это показалось бы интересным. Справиться бы с пьяницами-курьерами…

По данным Владимира Лоты, лишь в 1924 году удалось решить «больной вопрос» с помощью закрепления за александровской резидентурой специального, заслуживающего доверия маршрут-агента Иванова. Получив, наконец, новые фильмы, Ощепков снова взялся за синематограф и вроде бы даже начал работать с прибылью, установил контакты с коллегами из Германии и Китая, связался с кинопрокатным обществом «Алексеев и К⁰» в Харбине — фактически монополистом-оптовиком киноиндустрии Дальнего Востока. Удалось успешно легализоваться на Северном Сахалине: Василий Сергеевич женился и как коренной житель японской колонии получил японский паспорт и полицейское свидетельство о благонадежности[169]. Новые документы выводили резидента на более высокий уровень возможностей. Центр это понял и не заставил себя ждать. С очередным контейнером с документами Ощепков получил новое распоряжение штаба: «Товарищ “Д. Д.”, при сем препровождаю вам программное задание по разведывательной работе на Сахалине в частности и вообще по Японии как на ее территории, так и в ее колониях — Корее, Формозе и Южном Сахалине. Максимум внимания уделите следующим вопросам, связанным с добыванием сведений о японской армии…»[170]

Можно представить себе выражение лица Ощепкова, когда он узнал, что теперь в сферу его деятельности входит не только весь Северный Сахалин, но и Южный, а также даже Формоза (Тайвань) и Корея. При этом перевести резидентуру планировалось вовсе не в Сеул и не в Тайбей, а «…переброситься необходимо на Южный Сахалин, так как с 1918 года мы совершенно не знаем положения там»[171].

Ощепков был отличным разведчиком, настоящим профессионалом, но такое «программное задание» оказалось чересчур даже для него. И… Василий Сергеевич отказался. Отказался ехать на Южный Сахалин, и тут же, верный своему долгу, предложил штабу послать его в другую командировку — в Токио, откуда он уехал всего шесть лет назад и где ему многое и многие знакомы. В Токио, из которого и за Формозой можно было бы наблюдать, и за Кореей, и за Сахалином — были бы силы, деньги и терпение…

Судя по имеющимся данным, к 1924 году советская военная разведка не располагала в Японии никакими ресурсами. До установления официальных дипломатических отношений, а значит, и до прибытия в Восточную столицу военных атташе и создания легальной резидентуры оставался еще год. Нелегальных разведчиков в Токио еще не отправляли. Это было нелегко и в «старорежимные времена», и оказалось совершенно невозможно теперь, в условиях Советской России. Царская разведка располагала хотя бы штатом военных атташе (агентов), первое место среди которых по уровню профессионализма и сроку службы в Японии занимал полковник, позже — генерал-майор Владимир Самойлов. Рассказывая об особенностях разведки в этой стране, невозможно не обратиться к соображениям Самойлова, относящимся к ноябрю 1908 года, ставшими результатом долгого и внимательного изучения системы японского контршпионажа, с комментариями Константина Звонарева — теоретика уже советской разведки. Основными препятствиями для создания эффективной разведывательной сети в Японии Самойлов называл следующие причины:

«1. Патриотизм японского народа, воспитанного в строгих правилах преданности “престолу и отечеству” и в очень редких случаях идущего на измену. Но тут же следовало добавление, что “в последнее время заметен упадок нравственности в этом отношении и все чаще являются предложения услуг иностранцам; однако к подобным предложениям приходится относиться с большой осторожностью. Предлагающие свои услуги обыкновенно бывают принуждены к этому денежными затруднениями вследствие игры или кутежей, а так как в Японии игры запрещены, то много шансов за то, что данное лицо уже находится под наблюдением полиции и за каждым шагом его следят, следовательно, он легко может попасться, что обыкновенно и бывает довольно скоро”.

2. Скрытность и недоверчивость японцев. Их “никоим образом нельзя обвинить в болтливости. Многое из того, что в европейских странах является предметом обыденных разговоров офицеров и чиновников и пр., — никогда не обсуждается вне присутственных мест, следовательно, уничтожается возможность кому бы то ни было услышать и воспользоваться этим для каких бы то ни было целей”.

3. Широкое понимание слова “секрет”. “В Японии секретными считаются многие вещи, которые в европейских странах появляются в печати и продаются для публики: большая часть карт, все учебники военных училищ, штаты и пр. секреты. Только в недавнее время опубликована дислокация японских войск, составлявшая доселе секрет. Все приказы, распоряжения и пр., кроме публикуемых в официальной газете "Кампо", — считаются секретными; никогда не объявляются сведения о формировании, передвижении частей и пр.”.