Поздно. Ощепкова в Токио было уже не вернуть. Следующий нелегальный резидент советской военной разведки приедет в Японию через пять лет после доклада Комарова. Им станет «крестник» Берзина в военной разведке Рихард Зорге — прямой наследник дела резидентуры 1043 и ее резидента — Василия Сергеевича Ощепкова.

В мае 1926 года Мария Ощепкова вернулась в Советский Союз и встретилась с мужем во Владивостоке. Обвинения с Василия Сергеевича сняли, «растрату» он погасил, но вряд ли это добавило ему оптимизма.

Можно попытаться себе представить настроение разведчика в те дни, недели, месяцы после возвращения из Токио. В одночасье рухнуло все, к чему он готовился и чем жил более десяти лет. Внезапно наступил момент, когда пришлось оглянуться назад, чтобы понять, что получилось, а что нет, и кто в этом виноват. В отличие от нашего героя, мы знаем, что к 1926 году Ощепков прожил уже бóльшую часть своей жизни. Что он в ней успел сделать?

Маленький Вася не мог ничего противопоставить судьбе, когда она отняла у него родителей. Вряд ли в его силах было сопротивляться и решению опекунов об отправке на учебу в Японию. Служба после семинарии в контрразведке и разведке его вполне устраивала — не случайно позже он пошел на вербовку большевиков. Возможно, ему даже начало казаться, что он все больше и больше сам управляет своей судьбой, все меньше и меньше является беспомощным бильярдным шаром под жесткими ударами судьбы. Теперь каждое последующее решение Василия Сергеевича выглядело все более самостоятельным. Он даже в какой-то момент сумел переломить инициативу начальства, отказавшись от службы на Южном Сахалине и убедив командиров вернуть его в Японию… И вот там, когда, преодолевая сопротивление руководства, ломая свои собственные профессиональные, но отжившие шаблоны, он вышел на новый уровень не только служебной деятельности, но и семейной жизни, встретив искреннюю и трепетную любовь, когда он пусть короткое время, но был сам себе начальник, демонстрируя мастерство, в котором оказался выше японской контрразведки, — когда все в жизни, с трудом, но начало получаться и вдруг — рухнуло. И не просто рухнуло, а чуть не похоронило под обломками клеветы, разочарования, непонимания и, главное, иллюзий самого «властителя» этой жизни. И все теперь надо было начинать сначала.

Справедливости ради стоит сказать, что токийский провал разведотдела сыграл важнейшую роль не только в жизни отдельно взятого человека — Василия Сергеевича Ощепкова. Обвинения Шестакова, приведшие к отзыву резидента из Японии, изменили судьбу многих и многих тысяч людей, никогда даже не слыхавших ни об Ощепкове, ни тем более о его коллегах. Речь идет о самбистах — уже нескольких поколениях людей, у которых могло бы никогда не появиться любимого дела (а у целой страны — повода для гордости), если бы…

Если бы резидент номер 1/1043 остался тогда в Токио, просчитать его дальнейшую судьбу не составило бы больших усилий. Несмотря на осторожность и изобретательность Ощепкова, японская полиция в конце концов вышла бы на его след (вероятнее всего, благодаря оплошности какого-нибудь курьера или очередного «Яхонтова»). Началось бы расследование — по-японски неспешное, но деловитое и кропотливое, в результате которого наш герой в самом лучшем случае оказался бы выдворен из страны, а в самом худшем все равно стал бы предшественником Зорге — на эшафоте только что реконструированной тюрьмы Сугамо. Скорее же всего, ему грозило бы заключение, из которого рожденный на царской каторге Василий Ощепков мог и не выйти, как не вышел он потом из тюрьмы советской. Но Шестаков написал свой рапорт, Заколодкин принял по нему свое решение, и резидент вернулся. Вернулся, чтобы разочароваться в работе, начальниках, кто знает — может быть, и в жизни. Но шли дни, недели, месяцы, и сахалинский характер, закаленный в классах семинарии Николая Японского и на татами Кодокана, не дал нашему герою пропасть. Как тут не вспомнить старую легенду о том, что создатель одной из школ японской борьбы осознал важность принципа «поддаться, чтобы победить», увидев, как ива, согнутая под грузом снега до земли, в конце концов сбрасывает непосильную ношу и распрямляется. В тот момент, когда у Ощепкова, казалось бы, уже не было почти ничего, с ним все еще оставалось то, чего еще нельзя было отнять, — дзюдо. И Василий не просто вернулся к тренировкам и преподаванию. Именно тогда, весной 1926 года, начался первый этап создания знаменитой советской системы самозащиты — самбо, той самой борьбы, которая прославит потом и ее создателя, и его родину (хотя можно считать, что этот процесс начался много раньше — в 1917 году, когда Василий Сергеевич уже демонстрировал во Владивостоке приемы защиты от угрозы револьвером, отсутствующие в арсенале японского дзюдо). Вот поэтому, как бы парадоксально это ни звучало, во многом мы — весь мир — в какой-то степени обязаны созданием этой борьбы мимолетному эпизоду истории отечественных спецслужб — отзыву резидента из Токио его бездарными начальниками.

Будучи определен на службу во Владивостоке (очевидно, в одно из подразделений разведотдела округа в частях, расквартированных в городе) в качестве переводчика, первое, что сделал Ощепков, — возобновил занятия спортом. Василий Сергеевич устроился преподавать в свободное от службы время на трехмесячных курсах инструкторов дзюдо, открытых Приморским губернским советом физической культуры[253]. Вопрос о том, кто, собственно, эти курсы организовал, пока остается открытым, но вряд ли мы сильно погрешим против истины, если предположим, что это был сам Ощепков, вернувшийся к тренерской работе впервые после закрытия в апреле 1920 года клуба на Корабельной набережной.

На этот раз Василий Сергеевич не был одинок. В городе уже работал еще один замечательный преподаватель и энтузиаст изучения экзотических единоборств — Павел Николаевич Азанчевский (Азанчевский-Азанчеев). В прошлом царский офицер, он получил спортивное образование еще до революции в Военно-гимнастической школе во французском Жуанвиле, где, помимо гимнастики, преподавали также фехтование, английский (классический) бокс и бокс французский — сават. Сам Азанчевский не только учился во Франции, но и выступал там на профессиональном ринге, а для тренера быть не только теоретиком, но и практиком очень важно. Сейчас, может быть, в это трудно поверить, но тогда, в 1920-х годах, «специалистов» и «тренеров» по таким непривычным и незнакомым советским людям единоборствам, как джиу-джицу или сават, было предостаточно. Популярность «жиу-житсу», волна которой накатила на Европу и Америку после Русско-японской войны, захлестнула и Россию, где нашлось немало желающих преподавать экзотическую борьбу восторженным неофитам. Азанчевский был исключением из этого печального правила, и то, что он волею судьбы оказался в Приморье, стало настоящим подарком для местных энтузиастов спорта. Оба вида кулачного (и не только) боя Павел Николаевич преподавал во Владивостоке с 1925 года, а для изучения джиу-джицу была даже сформирована специальная женская секция[254]. Стоит согласиться с Михаилом Лукашевым, считавшим, что и для энергичного, пытливого и разочаровавшегося в разведке Василия Сергеевича встреча с Азанчевским стала важным моментом в спортивной карьере. Именно тогда он серьезно занялся если не изучением, то как минимум теоретическим анализом бокса и савата, и не случайно Алексей Горбылев насчитал впоследствии в библиотеке Ощепкова девять учебных пособий по обоим этим видам единоборства[255].

После долгих лет изучения дзюдо системы Кодокан, с которым Василий Сергеевич изначально связал свою жизнь еще в семинарии, и следования ей, насколько это было возможно, преподавание дзюдо в советском Владивостоке стало для Ощепкова новым опытом, особенно интересным по двум причинам: спортивной и социально-политической.