Опыт вхождения в самый тесный контакт с высокопоставленными военными у Василия Ощепкова, прозванного когда-то адмиралом Като Василием Великолепным, был и раньше. Теперь здесь, в Токио, ему особенно нужны были эти молодые, резкие в высказываниях, не слишком осторожные, но уже много знающие военные аристократы, которых и подобных которым он называл своими «несознательными сотрудниками», видя в их использовании расширение возможностей для разведывательной работы. Да и не только военные требовались для работы: «Живешь дольше, появляется широкий круг знакомых. Не “банто” (клерки, служащие, «офисный планктон», как сказали бы сегодня. — А. К.), а людей с аристократическим положением. Публика очень интеллигентная».

И военных, и интеллигентов надо было обхаживать, принимать, очаровывать. Идея о преподавании русского языка Марией Григорьевной оказалась не слишком удачной, но жена разведчика все равно сыграла в его работе свою роль. М. Н. Лукашев свидетельствует, что Датэ испытывал вполне определенную симпатию к жене разведчика, а Василий Сергеевич, как ни цинично это звучит, надеялся обратить сложившуюся ситуацию в свою пользу. Офицеры заезжали за Марией на автомобиле, вручали ей букеты алых роз и возили кататься по Токио. Ее муж-резидент вынужден был как-то отвечать на любезности молодых баронов-лейтенантов, но даже если он и не приглашал их в дом — в гости в Японии ходить не принято, само по себе проживание в этом месте вряд ли добавляло веса и положительной репутации Ощепковым. А вот тот же барон Ниси пригласить Ощепковых к себе на неофициальный раут мог: его огромная усадьба находилась неподалеку, как раз около 3-го пехотного полка. И социальный контраст между жильем «друзей» резал глаз. Несмотря на то что Ощепков и Ниси фактически были соседями, несмотря на то что дом Ощепковых был расположен в респектабельном районе, в пяти минутах ходьбы от трамвайной остановки на широкой и престижной Аояма-дори, кладбище… кладбище портило все. Вот и взывал разведчик к командованию в надежде улучшить жилищные условия и получая в ответ грозное: «А где вторая комната?»[240]

Японский журналист, которому автор этих строк когда- то рассказал эту историю, был убежден, что в ней неверно расставлены акценты и что, наоборот, бароны Ниси и Датэ использовали Ощепкова в своих целях. Весьма сомнительное утверждение, но в любом случае получается, что Василий Сергеевич вовсе не был статистом, сидящим у окна своего домика в квартале, который сегодня называется Роппонги, и не отмечал карандашиком на салфетке число входящих и выходящих через КПП японских солдат. Общение с богатыми, титулованными, перспективными и информированными офицерами, окончившими Гакусюин и военные академии, необходимость разрешать жене флирт с японскими военными с прицелом на получение от них интересных сведений — все это совсем иная тактика по сравнению с той, что до сих пор считалась присущей первому нелегальному резиденту советской военной разведки в Токио. Не сидеть сиднем, глядя в окно и подбирая крохи информации, а самому смело идти на контакт, использовать знание языка, образование, опыт Кодокана и славу отличного борца, даже жену, если понадобится — таков был стиль работы Ощепкова в Токио. Он показал себя талантливым разведчиком, мастером, инициативным, смелым, но осторожным специалистом, способным успешно противостоять японской контрразведке и полиции. Увы, Василий Сергеевич не обладал подобными достоинствами в других областях своей деятельности, и вскоре ему пришлось за это поплатиться.

Грандиозные планы развертывания работы в Токио, составленные Ощепковым, к весне 1926 года доказали свою обоснованность и состоятельность. Постепенно, но все же довольно быстро для такого сложного дела, завертелся механизм работы резидентуры. Оставалось решить проблему с деньгами, и в марте в Токио прибыл Михаил Бабичев. Под фамилией Яхонтов он с 1925 года числился представителем Совторгфлота на Хоккайдо и располагал полномочиями по проверке деятельности резидента номер 1/1043. Им удалось встретиться, хотя за Бабичевым было организовано наблюдение, и побеседовать[241]. Куратор остался недоволен работой Ощепкова. Он привез ему новые задания, инструкции и потребовал документально оформить сотрудничество с Абэ, чтобы убедиться в том, что резидент не выдумал агента и не списывал на себя суммы положенного тому вознаграждения, а заодно привязать Абэ возможностью шантажа полученными от него секретными документами. Василий Сергеевич был против форсирования ситуации с агентом, понимая, что топорные методы работы с пусть даже трусоватым японцем способны только разрушить комбинацию, которая долго и кропотливо им выстраивалась. Шантаж был недопустим, особенно в отношении человека, который и так сильно рисковал и в любой момент мог сорваться. Давление на Абэ не привязало бы того к Ощепкову, а, наоборот, ускорило бы разрыв, и Василий Сергеевич медлил, тянул сколько было возможно, ведь пока что Чепчин работал. Медленно, осторожно, но работал. Он уже передал советской разведке уставы всех родов войск, на чем так настаивал Центр и что было выполнить легче всего, программы занятий в училище, где он служил, завел досье по военным вопросам и выписывал на свой адрес специальные военные журналы, недоступные иностранцу Ощепкову. Неизвестно, как резидент обосновывал такие просьбы к агенту. Скорее всего, японец все прекрасно понимал, но, однажды согласившись делать это за деньги, теперь одновременно боялся разоблачения и надеялся на новые деньги, и тем более не было смысла его запугивать дополнительно.

К тому же, помимо добычи информации, передаваемой из военного училища, Абэ-Чепчин включился в разработанную резидентом специально для него операцию по получению секретных документов Генерального штаба прямо из типографии. Ощепкову стало известно, что такие материалы печатают в издательстве «Кайкося» (по другим данным, «Койкося»), и он вошел в доверие к директору типографии, так же как и в случае с фотоателье, обеспечив его выгодным заказом через одного из влиятельных знакомых (пригодились связи не из мира банто). Взамен предприимчивый русский попросил взять на работу знакомого типографского наборщика, недавно оставшегося не у дел. Причем, предварительно, Ощепков нарушил требование разведотдела и по своей инициативе обратился к «другу» из полиции с просьбой проверить рабочего на благонадежность и отсутствие «социальных идеалов». Руководство же требовало, наоборот, привлекать к работе активистов «левого» подполья[242]. Спустя 15 лет именно по этой причине — привычке привлекать к подпольной деятельности «товарищей» — погибнет следующая советская нелегальная резидентура военной разведки в Японии — группа Рамзая, Зорге, но тогда, в 1925 году, такая практика еще считалась нормальной. Кандидат на работу в секретной типографии проверку успешно прошел, а сам Василий Сергеевич заработал дополнительные «бонусы» в глазах японской полиции. Теперь рабочий должен был связаться с Чепчиным, чтобы передавать через него добытые гранки, но не успел. В дело снова вмешался Центр.

У разведотдела штаба округа опять возникли вопросы о финансовом положении резидентуры в Токио. Несмотря на неполноту и задержки финансирования, Ощепков продолжал работать, и теперь уже это вызывало подозрения у своих. Сначала ему приказали уволиться из той самой немецкой кинофирмы «Вести», благодаря которой он перебрался в Токио: работа мешала разведке. Ощепков приказ выполнил, хотя дважды поставил себя в глупое положение. Ему пришлось заново искать кусок хлеба, и он скомпрометировал себя перед Клейе, который устроил его в компанию. К тому же сэкономленное время пришлось потратить не на разведку, а на адвоката, так как Хабаровск приказал подать в суд на кинофирму Алексеева, обманувшего Ощепкова в начале 1925 года с предоставлением эксклюзивных прав на свои премьеры[243]. Но на адвокатов потребовались дополнительные средства, которых штаб, конечно, не выделил. Ощепков был в отчаянии.