7) Установить время и место регулярного свидания с сотрудником Чепчиным (японец К.).
8) Наладить связь с Плешаковым, который служил в Центросоюзе в Хакодате, через которого была единственная возможность сдавать материалы для отправки во Владивосток или Харбин.
9) Познакомиться с русским служащим в интересных для меня учреждениях.
10) Чаще встречаться с товарищем по школе Сазоновым, который являлся правой рукой атамана Семенова, и через него познакомиться с лицами из политических и военных кругов Японии»[211].
Заметим, что теперь в списке Ощепкова всего десять, а не десятки, позиций, как было ранее, но они перекрывают задачи и стратегического (выход на атамана Семенова, товарищей по семинарии), и оперативно-тактического масштабов (знакомство с русскими из «интересных учреждений», квартира близ расположения воинской части и т. д.). Задачи сложные, но решаемые даже в условиях плотного контрразведывательного обеспечения. Похоже, что Василий Сергеевич был оптимистом, но оптимистом деятельным, конструктивным. Он не просто верил, что все задуманное получится, но и прилагал усилия для того, чтобы его планы сработали. Однако в Центре ждали результатов по принципу «здесь и сейчас».
В Хабаровске, сменив, в связи с переездом в Токио, псевдоним резидента с Монаха на уже использовавшегося когда-то Японца (вопросы к фантазии разведывательного начальства возникают тут самые серьезные) и едва выдав ему задания, к 1 октября 1925 года поспешили подвести короткие итоги его работы:
«Источник № 1/1043, кличка “Японец”, беспартийный, русский, профессия — переводчик с японского языка. Имеет связи во всех кругах Японии. Служит представителем германской кинокомпании “Вести”. Окончил японскую гимназию. Владеет японским, русским и английским языками. Знает Японию, Сахалин и Маньчжурию. Бывший контрразведчик штаба Амурского военного округа. Смел, развит, честен. Ведет военно-политическую, экономическую разведку… и держит связь с источником № 2/1044. Постоянное место жительства Токио»[212].
Под вторым номером значился тот самый Абэ, привлеченный Василием Сергеевичем к работе на советскую разведку на совокупности дружеских отношений, компрометации, чувства долга и материальной заинтересованности. В свою очередь, характеристика на него гласила:
«Источник № 2/1044, кличка “Чепчин”. Работает с марта 1925 года (то есть после утверждения его кандидатуры Заколодкиным по представлению Ощепкова во время февральской встречи в Харбине. — А. К.). Японец, преподаватель Токийского военного училища. Владеет русским и японским языками. Знает Японию. Большой трус. Работает, видимо, под давлением острой материальной нужды и влиянием дружбы с “Японцем”. Завербован последним. Постоянное место жительства Токио. Ведет военно-политическую разведку»[213].
Возможно, фраза «большой трус» приведена со слов Ощепкова. Если так, то резидент был лишен вредной для разведчика сентиментальности, трезво оценивал свою агентуру и работал с ней с некоторым профессиональным цинизмом, возможно, перенося на него часть своего отношения к бывшим «товарищам»-семинаристам, но при этом аккуратно, чтобы не спугнуть. Михаил Лукашев писал, что первые задания, данные номером 1/1043 номеру 2/1044, были связаны не с секретной документацией, которую тот мог добыть в военном училище, а с закупкой легальной, продающейся в книжных магазинах литературы[214].
В Приморье затребовали от токийского резидента японские армейские уставы (Ощепкову оставалось только ожидать, что их пришлют обратно — на перевод), наставления и другие военные книги. В Токио все это продавалось, но продавалось несвободно. Покупатель обязан был сообщить продавцу свое имя и адрес (принято было оставлять визитную карточку, подделать которую в Японии никому не приходило в голову). Всеобщий полицейский контроль, который живописал царский военный агент Владимир Самойлов, работал исправно, и можно не сомневаться: как только продавец получил бы карточку главы «Slivy-Films», через пять минут в полиции уже знали бы об этом. Поэтому 1/1043 задействовал для выполнения заказа Центра Абэ-Чепчина, которому покупать военную литературу было положено по статусу преподавателя военного училища. Правда, Чепчин был переводчиком, а не кадровым военным, но «книжная льгота» распространялась и на него. Первый опыт оказался успешным, а вскоре один бывший семинарист передал другому бывшему семинаристу то, ради чего Ощепков так стремился в Токио: первые по-настоящему секретные материалы[215]. По этому поводу агент Японец сообщал в Хабаровск: «Есть совершенно секретные данные о маневрах 1924 года. Похитить (их из училища. — А. К.) невозможно, при удобном случае он будет понемногу списывать эти данные… Документ из Управления военной инспекции только в копии, ввиду припечатывания его к общей папке с секретными документами…»[216]
В сентябре 1925 года, после возвращения из Харбина, Ощепков счел работу с Абэ, намеченным для вербовки еще в сахалинскую пору, налаженной. Пора было приступать к поэтапному выполнению других задач. В октябре Василий Сергеевич разыскал в Токио еще троих японских выпускников семинарии, с которыми у него установились более или менее дружеские отношения. Все трое служили в полиции, и один из них сообщил Ощепкову, что сразу по прибытии Василия Сергеевича из Кобэ в Токио за ним было установлено негласное наружное наблюдение, продолжавшееся три недели, но не выявившее ничего подозрительного. «Сдавший» коллег японец-полицейский заодно проинформировал русского друга, что ответственным за слежку назначен другой их общий приятель — тоже из числа тех, кого искал Ощепков с дальнейшей прикидкой на вербовку. Кроме того, с помощью того же бывшего семинариста удалось выяснить, что прислуга в немецком пансионате барона Шмидта, где остановились Василий и Мария, сотрудничает с полицией и внимательно наблюдает за молодыми супругами[217].
Казалось, что все вокруг наблюдают за Ощепковыми, но так оно и должно было быть, и так было на самом деле. Конечно, это слабое утешение для резидента, но, зная о том, кто, как и когда за ним надзирает, Василию Сергеевичу оставалось только быть осторожным в его настойчивом движении к цели. Его донесение в Центр исполнено уверенности: «Могу спокойно работать, развивая сеть нашей работы, насколько позволит возможность. В контрразведке, полиции все агенты по русскому отделу — мои однокашники по японской гимназии. В контрразведке МВД — также чиновники из моего класса»[218]. Но если дружеское отношение к нему японских полицейских и контрразведчиков, видевших в Ощепкове своего однокашника — «русского медведя» по имени «Васири» (во многих официальных документах в Японии он значился именно так — по имени, записанному с японским акцентом), вселяло в резидента уверенность в победе, то на глазах менявшееся отношение к нему на родине должно было как минимум удручать Японца.
Прежде всего, случилось то, чего Ощепков боялся больше всего и во что отказывался верить: повторилась сахалинская история с финансированием резидентуры и организацией связи с ней. Михаил Лукашев писал, что в тот период материальное положение Ощепкова оказалось настолько сложным, что ему не хватало средств даже на общественный транспорт[219]. «Живу на деньги, получаемые от фирмы, где служу, — сообщал 1/1043 в Центр, напоминая о завербованном агенте Чепчине, которому он, — …с сентября не платил ничего, и он, благодаря личным отношениям, никогда даже не напоминает, работу продолжает…»[220]
