Однако, вместо того чтобы рассказывать Лукашеву о Викторе Афанасьевиче как об истинном создателе борьбы самбо, Жамков назвал совсем другое имя: Василия Сергеевича Ощепкова, тем самым определив всю дальнейшую судьбу Михаила Николаевича, магистральный путь изучения истории самбо и, косвенным образом, даже рождение той книги, которую вы держите в руках[323].
Но это позже. А пока здоровье Ощепкова внушало все большие и большие опасения его товарищам. В 1935 году, когда он впервые серьезно слег, Анатолий Харлампиев, взяв с собой лучших учеников, пришел проведать учителя. Ощепков лежал в постели, был слаб и это резко контрастировало с его привычной активностью, даже с физическими параметрами: ведь это всегда особенно странно, когда болеет не только не старый еще человек, но и крупный, физически сильный спортсмен, от которого никак не ждешь слабости, доходящей до беспомощности.
Василий Сергеевич был рад приходу Харлампиева, пообщался с учениками, а к Андрею Будзинскому, которого особо приметил по тренировкам в «Авиахиме», имел отдельный разговор. Зная, что этот парень не только отличный, перспективный спортсмен (в 1939 и 1940 годах Будзинский станет первым чемпионом Советского Союза по «вольной борьбе советского стиля», то есть, де-факто, по самбо), но и талантливый художник, Ощепков попросил его об одолжении. Василий Сергеевич начал готовить книгу с изложением своей системы и предложил Будзинскому оформить для нее обложку. В качестве пищи для вдохновения Ощепков подарил Андрею вырезанный из японской книги снимок с изображением броска «катагурума», или «мельницы». По мысли автора, нечто похожее должно было украсить и обложку его новой книги. Польщенный Будзинский, известный, помимо всего прочего, и мастерским выполнением «мельницы», всю жизнь хранил подаренный учителем снимок, завещав его сыну[324]. Вот только художественные навыки Андрея Александровича Будзинского тогда не пригодились. Книгу Василий Сергеевич выпустить не успел. Да и слишком многое в ней пришлось бы переписывать в условиях меняющейся международной обстановки, ибо в 1932–1933 годах у Советского Союза появился новый главный противник — Япония.
1930-е годы смело можно назвать неистовыми по уровню накала борьбы за территории, борьбы, приведшей в итоге ко Второй мировой войне. Польша, Великобритания, Франция, Германия, Америка и, конечно, СССР с Японией — все они готовы были впиться друг другу в горло, заново расчерчивая карту мира. Разница была только в том, что кто-то делал это менее заметно, как, например, Соединенные Штаты, а кто-то не особенно скрывал своих имперских устремлений. К числу последних относилась и Япония. Захватив в 1932 году Маньчжурию — северо-восточную часть Китая, японская армия подошла вплотную к границам СССР. Одновременно советская разведка получила исчерпывающие сведения о намерениях Японии спровоцировать войну с Советским Союзом. В качестве предупреждающего удара, сорвавшего провокацию, Кремлем были организованы вбросы в советскую прессу, прежде всего в газету «Известия», секретной информации, раскрывающей планы японских военных. Операция удалась, но имела далекоидущие последствия. Развернувшиеся в результате этих публикаций несколько волн повальной японофобии захлестнули многие тысячи ни в чем не повинных людей, в первую очередь имевших хоть какое-нибудь отношение к Японии.
В апреле 1934 года Ощепков неосторожно написал, обращаясь к руководству ВСФК:
«Дзюудо — это система физического развития, сложившаяся в Японии более 50 лет тому назад, представляет как бы квинтэссенцию из весьма разнообразных и многочисленных систем самозащиты, каковыми были дзюу-дзюцу, тэнзинсиньорю, киторю и другие… Современную систему дзюудо я изучил в Японии в Центральном Институте Кодокан-дзюудо в Токио, который закончил в 1913 г. в звании мастера 2-й ступени, пробыв в названном институте около пяти лет. В подтверждение сказанного имею надлежащие документы. На поприще преподавателя и пропагандиста дзюудо я работаю 14 лет. Владея японским и английским языками, я все время слежу за развитием системы дзюудо, как в Японии, так и в Европе и Америке, используя все, что встречается в литературе нового о методах этой системы, ее технике, тактике, а также обогащения ее новыми приемами…»
Эта статья вторила, звучала в унисон другой, опубликованной в 5-м номере журнала «Физкультура и социалистическое строительство». Автором ее числился некто Петров, но энергичный стиль, композиция, содержание (от «страшилки» к «чудесному спасению»), даже транслитерация японских слов (смо, дзюу-до) почти не оставляют сомнений в том, что Петров и Ощепков если и не одно и то же лицо, то первый, во всяком случае, писал по тезисам второго. Начинался материал резко, даже шокирующе: «Что такое дзюу- до? Родина воинствующего фашизма, страна реакции, террора и интервенции — Япония имеет систему физического воспитания, предназначенную исполнять классовые заказы японских империалистов. Эта система носит название дзюдо». Такой напор должен был подготовить читателя к главному выводу: «Предстоящие классовые бои, в которых роль рукопашной схватки может быть решающей в исходе боя, вызывают необходимость более широкого, внимательного и серьезного овладения техникой дзюу-до».
Сознавал ли Василий Сергеевич, что оба этих текста, особенно в сопоставлении, «в комплекте» выглядят странно, «политически невыдержанно», особенно для военных и чекистов, входивших в руководство Спорткомитета? Тем более что в дальнейшем материал «Петрова» не раз и не два был републикован в самых разных околофизкультурных изданиях. Похоже, что нет. Он не задумывался о том, что выпускник института дзюдо, главный тренер и пропагандист рукопашного боя для Красной армии, может стать одновременно и главой соответствующей секции в Спорткомитете страны, и «проводником системы физического воспитания японских милитаристов». Логика Ощепкова понятна, но слишком уж линейна: если у врага есть современное и эффективное оружие, то, при желании, секретами этого оружия можно овладеть. Значит, можно и нужно бить врага его же способами. То, что он сам себя называет знатоком этого оружия, обучившимся владению им в логове врага, Василия Сергеевича не смущало. Увлеченный своей работой, Ощепков искренне пытался убедить советских партийных, государственных и военных бюрократов в пользе своего дела для всей страны и прежде всего для армии:
«Следует наконец учесть, что дзюудо в Японии стоит на высокой ступени технического развития, считается обязательной не только в армии, флоте и полиции, но и в средних учебных заведениях. Японский империализм, стремясь к оснащению своей армии передовой техникой, придает огромное значение дзюудо, которая вооружает ее личный состав приемами ловкости, гибкости, умения нападать и защищаться не только с оружием, но и без оружия… Для бойцов и командиров Рабоче-Крестьянской Красной Армии освоение приемов искусства дзюудо должно стать боевой задачей дня, ибо Красная Армия, защищающая границы единственного в мире государства трудящихся, не может отставать от возможных врагов своих ни в технической вооруженности, ни в физической подготовленности».
Судя по этому тексту, Ощепков верил в здравый смысл, верил в, если угодно, торжество разума. Но ведь он не мог не знать, не видеть того, что происходило вокруг…
В относительно не кровожадное время — в начале 1930-х годов первая, пока еще еле-еле цепляющая волна репрессий прокатилась по японоведам, в том числе по тем, с кем близко был знаком наш герой. В июле 1931 года был арестован брат его первой жены Гавриил Журавлев, бывший семинарист и красный разведчик, работавший теперь переводчиком на Сахалине. Приговор: шпионаж, но срок небольшой — он вышел на свободу в 1935 году. В сентябре 1931-го взяли Николая Мацокина, только незадолго до этого консультировавшегося с Ощепковым по поводу перевода японских военных документов. Приговор — 10 лет концлагеря за измену родине. Не будучи даже уволен из кадров ОГПУ, Мацокин отсидел три года и в 1934-м был освобожден. В 1933 году оказался уволен «по непригодности» из Московского института востоковедения один из лучших японоведов Союза, близкий друг Василия Сергеевича сахалинец Трофим Юркевич. Ему пришлось собрать вещи в доме Нирнзее и вернуться во Владивосток, где он немедленно был арестован по обвинению в шпионаже в пользу Японии. Вышел в 1934 году. Автор этих строк видел следственные дела их всех, за исключением Журавлева. Вина никого из обвиняемых не была доказана — этим в основном и объясняются малые сроки заключения. Японоведов пока просто напугали, на время сохранив им жизни.
