Выбраться из ванны с большим количеством ликера внутри и без еды было не так-то и просто, но мне удалось добраться до своей кровати промокшей, голой и измученной.

Мне почти не снились кошмары.

Почти.

«Искать их становилось все труднее. Первая нашлась легко. Словно это была ее судьба. Но сейчас стало сложнее. Я ждал от них большего. Симпатичные, но не красавицы. Тихие. Пока я не заставлял их кричать»

Я проснулась в поту.

Подобное для меня было не в новинку.

Я даже спала в одних трусиках, чтобы не испортить своими яркими кошмарами дорогое шелковое белье от «La Perla».

Я перепробовала все известные женщинам снотворные таблетки и все их комбинации с крепким алкоголем. Ни одни не принесли результата. Оказалось, что мои демоны сильнее «Амбиена» и крепче Джека. Конечно, я продолжала пить крепкий алкоголь, чтобы хоть как-то притупить ненавистные сны, но снотворное не принимала. Таблетки вызывали сонливость и влияли на способность писать. Именно после подобных ночей я писала книги как одержимая. Сейчас же я не могла выдавить из себя даже гребаного предложения. И все равно я ни за что не стала бы вводить в свой организм еще больше химикатов.

Так что я проснулась в неурочный час, вспотевшая, замерзшая, голова раскалывалась, лодыжка пульсировала, а мозг прокручивал последние образы кошмара.

Мне снились яркие сны с самого детства. Большинство из них были плохими; хорошие тоже снились, но от них не было никакой пользы. Да, с ними лучше спалось, но они ни черта не помогали созидать.

Я начала пить кофе в двенадцать лет. Примерно в то же время стала записывать свои кошмары. В конце концов, это превратилось в работу и миллионы долларов. Чем больше снов я записывала, тем больше денег откладывала на счет, тем больше последователей приобретала, и тем больше славы получала.

Этот кошмар был ужасным.

Ужасным, потому что был не о демонах, вселявшихся в людей, и не о самолетах, терпевших крушение и приносивших в жертвы жизни сотен людей. Сон не был связан ни с чем сверхъестественным, как часто бывало в моих кошмарах.

Нет, этот был о реальности.

Мне приснилась кровь, окрасившая промежность моих брюк — потеря того, чего я даже не хотела. Мертвые мечты и украденная невинность.

И все же мне удалось записать несколько слов. Несколько отрывков чего-то. Рассказ. Может быть. Просто может быть. Сейчас я не могла так назвать написанное, потому что не была на той волне, которую обычно ловила посреди ночи, просыпаясь в разгар кошмара. Когда писала, я теряла счет времени и не замечала, когда наступали утро или вечер. Я могла писать по двенадцать часов подряд. Пила и пользовалась туалетом на автопилоте. А после та книга становилась одним из моих бестселлеров, самым известным и самым ненавистным. Потому что в ней была вся я и мои кошмары без цензуры. В последний раз так было через несколько месяцев после одного из самых ужасных событий в моей жизни.

Но я не стала думать об этом. Особенно сейчас, в темноте и тишине, приветствовавшей плохие воспоминания и прошлые травмы.

Я закрыла свой ноутбук с такой силой, что вероятность того, что у него треснул экран, по моим подсчетам составляла пятьдесят на пятьдесят. Не в первый раз я так мучала технику и именно поэтому хранила написанное в облаке, даже если это всего лишь две сотни жалких слов, которые мне удалось выплеснуть на пустую страницу.

Раньше я не видела свой коттедж в темноте. Последние ночи были спокойными, по крайней мере, для меня. Жестокие кошмары никуда не делись, но каким-то образом мне удавалось спать всю ночь. Правда и слова для книги отсутствовали.

И кое-что изменилось.

Например, я едва не умерла в лесу. Получила спасение — а может и проклятие — от человека, который пробрался в мои кошмары, когда я думала, что изгнала его из них.

Я завозилась с выключателем, и это меня взбесило. С детства, благодаря переездам, а позже благодаря карьере, вынуждавшей меня часто останавливаться в отелях, у меня выработалась привычка — я могла найти выключатель где угодно. Догадывалась, что это всего лишь инстинкт самосохранения, потому что независимо от того, как бы я ни процветала в темноте, как бы ни зарабатывала на жизнь в темноте, мне всегда нужно было хоть немного света.

Тело протестовало против усилий, которые мне пришлось приложить для того, чтобы найти свет, по пути опрокинув бокал с вином, пузырек с таблетками и книгу. Как только щелкнула выключателем, перед глазами предстала та самая книга, заляпанная вином, бокал каким-то образом остался нетронутым, а пузырька с таблетками, ради которого и затевалась вся эта вылазка, нигде не было.

Я вздохнула, оглядывая комнату и вдыхая тишину; полную, идеальную тишину. Она пугала. Отсутствие шума медленно превращалось в рев. Детство, проведенное в маленьких городках, должно было подготовить меня к тишине, но я слишком долго подавляла воспоминания о нем, приветствовала шум Нью-Йорка и звуки людей, с которыми решала переспать.

Даже гребаных сверчков не было слышно.

Я сделала все возможное, чтобы заполнить тишину лязгом костылей, проклятиями, когда возилась с ними и резким шипением от боли, когда перенесла вес на лодыжку, не способную меня удержать. Собственное тело подводило меня, отчего я расстраивалась и впадала в бешенство. Меня злило что мне приходилось на что-то опираться, чтобы ходить, даже если это что-то — неодушевленный предмет.

Я не позволила себе поддаться самоуничижению, потому что сама выбрала этот город, этот коттедж и тот поход. Сама решила не бороться чтобы подняться с лесной подстилки. Сама решила сдаться. Так что все происходящее со мной сейчас — последствия лишь моего выбора.

Эта правда заставила меня попытаться поднять упавший бокал, потерпеть неудачу, а затем доковылять до кухонного стола Эмили, чтобы выпить остатки вина прямо из бутылки.

Именно тогда я вспомнила, почему не пила вино в такие моменты, как сейчас. Оно было недостаточно крепким, бесспорно прекрасно сочеталось с хорошей книгой или редким стейком, но точно не с эмоциональным кризисом. Кризису требовался виски, а его я уже выпила.

Я вздохнула и включила основной свет на кухне. Перед глазами престал захламленный, но стильный интерьер. Меня все еще раздражало, сколько индивидуальности оставила после себя мертвая женщина. Я задумалась о своей квартире в Нью-Йорке и о том, как много она говорила обо мне как о личности, как об авторе.

Ничего.

Ее вид сообщал лишь о том, что у меня много денег и что я могу позволить себе нанять известного дизайнера интерьеров. И в ней всегда было холодно независимо от того, какая была установлена температура.

В этом коттедже тепло, несмотря на то, что огонь в камине погас и зима пробиралась сквозь половицы. К тому же я была в одних только трусиках, с голыми ногами и обнаженной грудью.

Луна спряталась за облаками, лишая вида на озеро и панораму, что привлекла меня в этом месте. Темнота была настолько непроглядной, что за окном могло находиться что угодно и никто бы не узнал, что именно. Кирпичная стена. Свалка. Кладбище. Вариант с кладбищем мне нравился больше. Я не знала, что скрывается во тьме и могла представить различные ужасы.

Я сделала все возможное, чтобы натянуть на плечи короткий кардиган. Пот на коже постепенно высыхал, холодя ее до костей. Больше я ничего не надела. Холод, пронизывающий воздух, то, как он врезался в мои чувства, дискомфорт — мне все это нравилось. Они отвлекали меня от кошмара, прилипшего к коже так же, как быстро высыхающий пот. Рано или поздно кошмар обратно просочится в мое тело, выжидая, чтобы снова явить себя в темноте.

На заднем дворе я разглядела аккуратно сложенную кучу дров рядом с кирпичным грилем. На террасе стояла дорогая уличная мебель, фонарики и цветы в горшках. Выложенная камнем дорожка вела к моему личному причалу и к тому месту, где по лесной земле не так давно лежали разбросанными органы Эмили.