— Моя мама меня не любит. У нее просто закончились люди, чтобы притворятся что она о них заботится. — Я сделала паузу. — Мне кажется она любила моего отца, хотя больше волновалась о том, чтобы он смог дать ей ту жизнь, о какой она мечтала. И все же она любила его по-своему, потому что его нельзя было не любить.

— Как он умер?

Необычный вопрос для Сента. Он мог бы просто подождать дополнительной информации, как обычно и делал, но сейчас видимо не хотел ждать. Он хотел проявить заботу, что не должно было ничего значить. Но значило.

— Ох, он не умер. По крайней мере, не с медицинской точки зрения. Но я, образно говоря, уже выбрала ему гроб, похоронила его на зарезервированном за ним участке и выпила за его упокой. Он мертв во всех важных отношениях. У него болезнь Альцгеймера. Он не в состоянии назвать имя своей жены, свой возраст или есть ли у него дочь. — Я замолчала. — Возможно, он сможет ответить на эти вопросы, если поймать нужный момент. Но сказав, он тут же все забудет.

Когда мы виделись в последний раз, в разговоре он перескакивал с одной темы на другую. Он понимал в тот момент, что многого не помнит и что едва узнает свою дочь, и злился на себя. Я никогда не видела, чтобы мой отец злился. Даже тогда, когда я разбила его грузовик. Или когда меня застали с сыном его командира, раздетой по пояс. Или когда мама нашла мой тайник с травкой, которую я курила до того, как поняла, что мне она не нравится. Все те разы он оставался спокойным, пока моя мать кричала, сокрушаясь о том, почему ей досталась такая непутевая дочь. Отец позволял ей выплеснуть яд, а потом уходил вместе со мной. Он усаживал меня и спрашивал, почему я так поступаю, побуждал меня разобраться в себе. Именно он посоветовал мне записывать в блокнот страшные мысли. Все, чего я стеснялась, о чем думала, мои самые мрачные фантазии, в которых моя мать погибала в автокатастрофе, оставив нас с отцом в покое.

И вот так я стала писателем. Так все началось. Благодаря моему отцу. Прямолинейный полковник-республиканец, велевший мне написать о том, что я мечтаю о смерти собственной матери и был причиной того, что я стала самым выдающимся и развратным писателем ужасов своего поколения.

Он читал все мои книги раньше всех. Он был вторым, после меня, кто брал в руки мои истории. Как сказал бы Стивен Кинг, отец стал моим Constant Reader. Я посылала ему печатную копию своего романа, и она возвращалась ко мне в течение сорока восьми часов, с пометками красной ручкой на полях. Отец оставлял не много замечаний о сюжете или о содержании. Моим талантом он видимо был доволен. Он лишь указывал, где я ошиблась в фактах, в основном по оружию или боям. Иногда по истории религии, или по преданиям, связанным с оккультизмом и сверхъестественными существами.

Мой отец был одержим всем сверхъестественным. Ведьмы. Вампиры. Демоны. Моя мать заставила его спрятать эти книги в кабинете, подальше от любопытных соседок, чтобы защитить ее драгоценный образ. И образ моего отца. Он был честным, богобоязненным, владеющим оружием полковником армии США. Что подумают люди, если узнают, что он читает языческие книги?

Такое же мнение у матери было и о моих книгах.

Отец редко спорил с моей матерью. Даже когда ее наказания или отношение ко мне граничили с жестокостью, он просто наблюдал. Внимательно, конечно. Но молча. Он позволял ей так себя вести, потому что знал, что я справлюсь с этим, а она нет, если он вмешается. Я не обижалась на него за это. Он любил мою мать. У них была уродливая любовь, но он был предан ей и делал все, что мог.

Спорил он с ней лишь по одному-единственному поводу. Отец требовал, чтобы мои книги стояли на уровне глаз в центре книжных стеллажей в гостиной. В комнате, где мужчины пили виски после ужина. Где мамин книжный клуб пил чай. Он не позволил маме спрятать меня, как черную овцу в семье. Заметки обо мне в New York Times и Wall Street Journal висели на стенах в рамочках.

Мой отец гордился мной и не хотел молчать об этом. Пока не забыл, кто он такой и кто был автором этих книг.

Я по-прежнему посылала ему свои черновики. Правда не знала передавала ли моя мать их ему или выбрасывала в мусорное ведро, потому что больше не получала их обратно. Больше никаких пометок красной ручкой. Никаких исправлений. Никаких коротких, корявых, но гордых примечаний в конце.

Я хранила все свои черновики. Везде носила их с собой. Единственный клочок сентиментальности во мне был связан с листами бумаги, где отец писал для меня пометки. Я до сих пор посвящала ему все книги, которые писала и никому не объясняла почему. Читатели итак получали от меня достаточно.

Я подняла взгляд на Сента, осознав, что долго молчала, затерявшись в мыслях. Достаточно долго, чтобы он допил свой бокал. Он не выглядел скучающим или раздраженным. Казалось, он всасывал в себя мое тихое, скорбное созерцание, питаясь им.

— Я его больше не вижу, — пробормотала я. — Больше не езжу к родителям. Не вижу смысла, когда отец не в своем уме, а мать болезненно здравомысляща.

Содрогнулась при мысли о том, каким стал сейчас отчий дом.

Сент промолчал. Не стал задавать больше вопросов, просто ждал продолжения.

— Это делает меня плохим человеком? — никогда и никому в жизни не задавала этот вопрос. — То, что не навещаю умирающего отца, даже если он меня не помнит?

Мне хотелось разрезать собственную руку ножом для стейка, чтобы снять с нее кожу. Это предпочтительнее, чем чувствовать себя сейчас такой уязвимой.

Сент не стал утешать. Он одарил меня холодным взглядом и парой минут молчания после моего вопроса.

— Может быть, — сказал он наконец, замолчав, чтобы положить в рот кусочек бифштекса. — Но я не верю, что есть выбор, способный сделать тебя хорошим человеком. Я вообще не верю в существование хороших людей. Это говорит тебе сын проповедника. Мы все плохие, каждый по-своему. Некоторые больше, некоторые меньше. Не могу сказать, как бы сам поступил на твоем месте, потому что я — не ты. Если бы у меня был шанс увидеть своих родителей дышащими, моргающими, но, по сути, лишь пустой оболочкой самих себя, сделал бы я это? Возможно. Потому что я — эгоист. Мне бы хотелось видеть их так, чтобы они не видели меня. Возможно, ты тоже эгоистка, но я не хочу, чтобы ты была другой. Потому что тогда это будешь уже не ты.

«Они узнали о нем. Для этого им потребовалось много времени. Он был рад их некомпетентности. Ему не нужна была слава — он просто хотел спокойно работать. Что он и делал. Даже когда о нем говорили в новостях, женщин все равно было слишком легко похитить. Отвлечь. Он им даже не угрожал»

Наши отношения были нормальными.

И, поверьте мне, как автору, литературному снобу, злобной чудачке и вообще суке, мне было ненавистно использовать эту фразу. Она такая приевшаяся. Такая обычная. Чертовски скучная во всех отношениях.

Но другого определения не было.

Я ожидала, что наши отношения будут извращенными, ежедневной борьбой за власть, манипулированием. Мне казалось для нас иначе быть и не может. Но почему-то было.

Сент просыпался рано, вместе с солнцем. От меня такого не дождешься. Конечно, если бы меня заставили, я бы проснулась в такую рань, будь у меня другой график работы. Да и мое психическое здоровье побуждало меня сторониться новых ярких начинаний, которые приносит утро. Но Сент не оставлял мне выбора. Он вставал, и вставала я. Хотя, не особо жаловалась, так как прежде, чем приготовить нам кофе, он будил меня весьма приятным способом. Я ни в коем случае не просыпалась бы на рассвете только для того, чтобы он мог использовать меня, доставляя себе оргазм. К счастью, Сент никогда этого не делал. Хотя он не отличался особой внимательностью ко мне, в этом отношении он был почти бескорыстен.

Я не слишком задумывалась о будущем. Какой был смысл? Это только все бы испортило. Так что вместо размышлений я писала книгу.

Я все больше времени проводила в доме Сента, потому что он вдохновлял меня. С ним рядом я писала больше, чем в одиночестве у себя дома. Раньше была так уверена, что убийства и вещи Эмили дадут мне все, что нужно, но нет, моей музой стал Сент.