Мы прошли на кухню, и Сент достал бокалы, бутылку вина и штопор.

— Открой, — сказал он. — Потом наливай. Затем садись.

Я уставилась на него.

— Я знаю, что нужно делать, чтобы налить вино в бокалы.

— Хорошо, тогда сделай это.

Затем он повернулся, не дав мне шанса выплеснуть яд. Я открыла вино, налила его и села, потом смотрела, как он готовит макароны с сыром. Не думала, что когда-нибудь увижу, как Сент готовит это блюдо, и уж точно не думала, что буду есть его сама.

Но я ела.

И съела все.

И все так же в молчании. Пока не была помыта посуда Сентом и налито еще вина мной.

Мы переместились на диван. У него был хороший диван. Огонь пылал. За окном притаилась ночь.

— Ты убила человека, — сказал Сент, посмотрев на окна, потом на меня.

Я потягивала свое вино.

— Да, убила.

— Ты когда-нибудь убивала раньше?

— В реальной жизни нет.

Он смотрел на меня, спокойно, внимательно. В его взгляде не было суровости. Меня это задело. Заставило почувствовать себя неловко. Слишком уязвимой.

— Ты думаешь, я сломаюсь, потому что застрелила человека, который ворвался в мой дом, наблюдал, как я сплю, возможно, намереваясь изнасиловать и убить меня во имя любви, одержимости или преданности? — уточнила я.

— Убить кого-то, независимо от его греха — это не то, с чем можно просто взять и справиться.

Я пожала плечами.

— Может быть. Может быть у меня появится зависимость от наркотиков или я впаду в депрессию и разрыдаюсь в продуктовом магазине — хотя очень сомневаюсь в этом, но могу заверить тебя, что не развалюсь на части.

Сент обдумывал мои слова, искал слабость.

Ее не было.

Мой голос не дрожал, руки тоже. Я была спокойна, возможно слишком спокойна, но не на грани какого-то сильного срыва. Я не сожалела о том, что убила Джейкоба. Нет. Он вошел в мой дом со смертью на уме. Вот почему он назвал себя в честь мягкотелого персонажа, над которым всю жизнь издевались, и который начал слышать голоса, приказывающие ему убить и съесть всех своих героев, чтобы впитать их величие.

Да, я сделала правильный выбор, стреляя на поражение.

Сент посмотрел на мои босые ноги. Они все еще были в пятнах крови. Я еще не приняла душ.

— Это не первый раз, когда я вижу смерть, — сказала я ему.

«Не говори этого, — сказал мой разум. — Откроешь слишком много ящиков с секретами и дашь ему слишком много власти над собой».

— Мой брат Коди умер у меня на глазах, — сказала я, потому что внутренний голос оказался слишком слаб, чтобы остановить меня.

Я никогда не говорила о брате вслух. Ни разу. Конечно, репортеры могли покопаться и найти записи о рождении, смерти, газетные статьи. Но любого, кто пытался спросить об этом в интервью, тут же останавливали и заносили в черный список, чтобы он больше никогда со мной не общался. Слухи распространялись быстро, поскольку я не умела прощать и меня не волновал уровень издания, берущего интервью.

— Мы играли во дворе, — продолжила я. — Бросали футбольный мяч. Моей маме это не нравилось. Она считала, что я должна сидеть дома и учиться играть на пианино.

Мне захотелось улыбнуться при воспоминании лица моей матери, когда я заставила учительницу фортепиано перекреститься, а затем выбежать из нашего дома и больше никогда не возвращаться.

Я плохо переносила попытки матери контролировать меня. Мой отец не поддерживал ее в этих вопросах. В отличие от нее он просто хотел, чтобы я была счастлива.

Снова посмотрела на Сента, заметив, что отвела взгляд. Потерять зрительный контакт было признаком слабости.

— Может поэтому она меня ненавидит, — сказала я. — Винит меня. Потому что если бы я была идеальной дочерью, то не играла бы на улице и не бросила бы футбольный мяч так, что он улетел на дорогу. Мой брат побежал за ним, дразня меня за хреновую меткость.

Я покачала головой, как будто пытаясь вытряхнуть из головы воспоминания.

— Он был ребенком, — прошептала я. — Дети глупые. Зацикливаются на таких вещах, как бросание футбольных мячей и забывают о том, что мир, в сущности, просто плавильный котел мудаков. Мудака через дорогу уволили за неделю до этого. Его жена ушла на работу, дети, вероятно, сидели перед телевизором. У него закончилось пиво, — я покачала головой от простоты причины трагедии. — Мы узнали об этом только после. Пиво закончилось, потому что он все выпил. Еще до обеда.

Наморщила нос. Раньше я считала его полным ничтожеством, раз он выпил столько пива утром перед тем, как убить моего брата. Но потом сама начала пить по утрам. Но я никогда не садилась за руль.

— Я не помню. Ты видимо думаешь, что я запомнила каждую деталь того дня, но так не бывает. Я помню все неважные вещи, например, последние слова моего брата, обращенные ко мне. Или точное время суток, когда он умер. И помню тот факт, что тот мудак переехал его голову. Раздавил ее. Я не должна была слышать этот звук. Может, я и не слышала. Может я придумала этот хрустящий, хлюпающий звук после. После того, как увидела, что глаз моего младшего брата вылез из глазницы и половина мозга вытекла из черепа.

Я пожала плечами.

— И я до сих пор иногда слышу этот звук. Остальное я не помню. Помню кровь на своих руках, но не могу вспомнить, как прикасалась к нему. Дыхание водителя, несвежее, прогорклое. На нем была футболка AC/DC. Не помню, как он выглядел, но с тех пор ненавижу AC/DC.

Я посмотрела в глаза Сента.

— Многие люди сказали бы, что именно поэтому я пишу то, что пишу. Что я превратила свою жизнь в шоу ужасов. Но это неправда. Я и до этого была одержима болезненным. Думаю, именно поэтому я так пристально смотрела на труп своего брата и старалась увидеть каждую деталь. Не потому, что это ужасало меня, а потому что завораживало. Я не психопатка. Я любила своего брата. Больше всех на свете. Я оплакивала его по-своему и до сих пор скорблю, наверное. Но в тот момент Коди не был моим братом. Видимо, в тот момент все просто перестало меня шокировать.

Лицо Сента ничего не выражало. Я не могла понять, что он чувствовал. Но сочувствия в его глазах не было и мне это понравилось.

— Кем ты работаешь? — резко спросила я.

Он вздрогнул. Едва заметно, но я поняла, что резкая смена темы разговора его удивила.

— Я инвестор.

Браво. Он взял и удивил меня в ответ.

— Инвестор?

Сент пожал плечами.

— Компьютеры. Фондовый рынок. Финансовое дерьмо. Всегда был хорош в этом. В наши дни нужно всего лишь подключение к Интернету и половина мозга, чтобы делать деньги.

— И это у тебя есть?

— Половина мозга? — ответил он.

Я улыбнулась. Наполовину искренне.

— Шикарная компьютерная комната, со всякими экранами с непонятным мне дерьмом.

Сент кивнул.

Ах, мне действительно стоило еще немного поспрашивать его. Меня должно было удивить, что бывший байкер сколотил состояние, инвестируя в гребаный фондовый рынок, но если подумать, то это не так.

— Я нашел ее, — сказал Сент, и я прекрасно поняла, о ком идет речь.

Признание меня не особо удивило. Сент жил в лесу и трахал ее. Если кто-то и мог найти ее расчлененный труп, то это он. Жизнь так жестока, но, с другой стороны, достаточно добра, чтобы не дать найти Эмили тому, кто не смог бы пережить увиденное.

Он провел рукой по волосам.

— Я часто видел смерть. Кровью меня не испугать. Как и насилием. Но насилие над женщинами…

Сент запнулся и отвел глаза на какую-то долю секунды.

— Мне это не нравится, но я понимаю. Мы живем в мире животных, монстров. Ты вынужден быть либо жертвой, либо монстром. Эмили была жертвой. Ей не хватило сил превратиться в монстра.

Он посмотрел на меня ясным и холодным взглядом.

— Итак, ее разорвал на части сумасшедший. Не буду врать и говорить, что она ничего не значила для меня. Эмили значила для меня достаточно, чтобы я попытался найти этого ублюдка. Чтобы ее труп запечатлелся в моей памяти. Но я справился с этим.