Она замолчала и наградила его лучезарной улыбкой. Хэтч медленно обошел столовую, провел рукой по столу с откидной доской, задержался взглядом на висящих на стене хромолитографиях Одюбона[14] и отправился в кухню, где сразу увидел старый холодильник, отделанный толстыми кругляшками из хрома. Обрывок бумаги, потускневший и мятый, был прикреплен к нему магнитом. «Эй, мама! Клубнику, пожалуйста!» — было написано его собственным почерком. Хэтч задержался в углу, где они завтракали, — старый, изрезанный ножом стол и скамейки оживили воспоминания о сражениях за едой и о пролитом молоке, об отце, всегда сохранявшем достоинство в гуще дружелюбного хаоса, о том, как он рассказывал им морские байки своим тихим голосом и обед остывал в тарелках. А потом, позже, они вдвоем с матерью, у нее опущена голова, утреннее солнце освещает седые волосы, слезы капают в чашку с чаем.

— Помните, — услышал он чужой голос, — я писала вам про молодую пару из Манчестера, с двумя детьми. Они очень милые. Вот уже несколько лет они снимают на лето дом Фиггинса, но хотят купить собственный.

— Конечно, — пробормотал Хэтч.

Уголок, где они завтракали, выходил окнами на задний двор, там разрослись и одичали яблони. Хэтч вспомнил, как летом, по утрам, когда туман еще окутывал поля, из леса приходили олени, чтобы полакомиться перед рассветом яблоками, как они опасливо переступали через высокую луговую траву.

— Думаю, они готовы заплатить вам двести пятьдесят. Позвонить им? Разумеется, это вас ни к чему не обязывает…

Сделав над собой усилие, Хэтч повернулся к Дорис.

— Что?

— Просто я подумала, может, вы хотите продать дом?

Хэтч удивленно заморгал.

— Продать? — медленно переспросил он. — Дом?

Продолжая улыбаться, Дорис спокойно сказала:

— Ну, понимаете, вы ведь холостяк и все такое… это же совсем не практично.

Она смутилась, но решила не отступать. Хэтч с трудом взял себя в руки. В маленьком городке вроде Стормхейвена следует вести себя осторожно.

— Я так не думаю, — сказал он ровным голосом, затем вернулся в гостиную и направился к входной двери.

Женщина следовала за ним.

— Я не говорю о том, чтобы прямо сейчас, — не унималась она. — Если вы найдете… сокровища, ну, понимаете… Ведь это займет не много времени, правда? В особенности если учесть, сколько у вас помощников. — На мгновение она помрачнела. — О, какой ужас! Вчера ведь погибли два человека!

Хэтч внимательно посмотрел на нее.

— Два человека? Два человека не погибли, Дорис. Никто не погиб, даже один. Произошел несчастный случай. А кто вам такое сказал?

— Ну, я слышала от Хильды Маккол. — Дорис слегка смутилась. — Она держит салон красоты «Прически Хильды». Ну, все равно, когда вы получите столько денег, вряд ли захотите здесь остаться, поэтому могли бы…

Шагнув вперед, Хэтч открыл входную дверь.

— Спасибо, Дорис, — сказал он и попытался улыбнуться. — Дом в прекрасном состоянии.

Она остановилась, не доходя до двери, и на мгновение заколебалась.

— А как насчет той молодой пары? Он очень успешный адвокат. У них двое детей, мальчик и…

— Спасибо, — несколько тверже повторил Хэтч.

— Пожалуйста, конечно. Знаете, не думаю, что двести пятьдесят тысяч — это мало за летний…

Хэтч вышел на крыльцо, и ей пришлось подойти к нему, чтобы услышать его ответ.

— Цены на недвижимость сейчас довольно высоки, доктор Хэтч, — заявила она. — Но ведь никто не знает, когда они начнут падать. Восемь лет назад…

— Дорис, вы очень милы, и я порекомендую ваши услуги моим многочисленным друзьям-врачам, которые захотят перебраться в Стормхейвен. Большое вам спасибо. Пришлите мне счет за ваши услуги.

Затем Хэтч шагнул внутрь и осторожно, но твердо закрыл за собой дверь.

Несколько минут он стоял в прихожей, не зная, хватит ли у нее наглости нажать кнопку звонка. Но она нерешительно потопталась на крыльце, а потом, продолжая улыбаться дежурной улыбкой, вернулась к своей машине. Комиссионные в размере шести процентов от двухсот пятидесяти тысяч долларов — сумма для Стормхейвена довольно приличная. Хэтч смутно помнил, что муж у Дорис пьет и банк отобрал у него катер за долги. «Она не может знать, что я чувствую», — подумал он и пожалел агента по продаже недвижимости Дорис Боудич.

Хэтч уселся на маленькую табуреточку у пианино и тихонько сыграл первую ноту прелюдии ми минор Шопена. С удивлением и радостью он обнаружил, что инструмент настроен. Дорис, по крайней мере, точно выполнила все инструкции: вымыть дом, все приготовить к его приезду, но ничего не трогать и не передвигать. Он задумчиво играл прелюдию, пианиссимо, пытаясь прогнать все посторонние мысли. Осознать, что он не прикасался к этим клавишам, не сидел на табуреточке, не ходил по дощатому полу вот уже двадцать пять лет, было трудно. Куда бы он ни поворачивал голову, дом с радостью возвращал ему воспоминания о счастливом детстве. В конце концов, оно действительно было счастливым. А вот оборвалось внезапно и трагически. Если бы только…

Хэтч прогнал этот холодный, настойчивый голос.

Два человека погибли, сказала Дорис. Это как-то чересчур — далее для фабрики сплетен маленького городка. До сих пор Стормхейвен принимал нежданных гостей с благожелательным любопытством. Разумеется, городу их появление сулило выгоду, особенно тем, кто держал разные лавки. Но Хэтч уже понял, что кто-то должен взять на себя роль представителя «Талассы». Иначе трудно предсказать, какие жуткие истории поползут из магазинчика Бада и салона Хильды. Он отдавал себе отчет, что на эту роль годится только один человек, и ему стало нехорошо.

Он еще некоторое время посидел перед пианино. Если повезет, редактором местной газеты по-прежнему окажется старина Билл Бэннс. Тяжело вздохнув, Хэтч встал и направился в кухню, где его ждали банка растворимого кофе и — если Дорис не забыла — работающий телефон.

Группа, на следующее утро собравшаяся в рубке «Грифона», около древнего стола кленового дерева, ничем не походила на шумную, полную энтузиазма толпу, встретившую радостными криками речь Нейдельмана три дня назад. Хэтч сразу понял, что несчастный случай с одним из рабочих деморализовал всех.

Малин оглядел штаб Нейдельмана. Из круглых иллюминаторов открывался великолепный вид на остров, море и кусок земли. Рубка, отделанная бразильским розовым деревом и медью, была великолепно отреставрирована, потолок украшали круглые шишечки. Рядом с нактоузом в стеклянном футляре стоял секстант, похоже сделанный в Голландии в восемнадцатом веке, а рулевое колесо было вырезано из экзотического черного дерева. В шкафах из палисандра красовался набор самых современных приборов, включая систему дальней радионавигации «лоран», сонары и геолокационную спутниковую антенну. Сам капитан еще не появился из своей каюты: низкая деревянная дверь среди электронных приборов у задней стенки оставалась закрытой. Над дверью висела старая перевернутая подкова, а медная табличка — не слишком бросающаяся в глаза, но вполне заметная — гласила: «Посторонним вход воспрещен». Тишину в рубке нарушал лишь скрип тросов да плеск воды.

Усевшись за стол, Хэтч посмотрел на собравшихся. В первый вечер он неофициально познакомился с некоторыми из них, но кое-кого до сих пор не знал. Лайл Стритер, начальник работ, демонстративно отвернулся, когда доктор поприветствовал его улыбкой. Хэтч решил, что он из тех, кто не переносит, когда на них кричат. Он постарался это запомнить, хотя каждый первокурсник зная, что крики, ругань и брань являются стандартной составляющей во время оказания медицинской помощи в нестандартных ситуациях. Остальное человечество с этим правилом знакомо не было.

Снизу послышался шум, и вскоре на пороге появился капитан. Все присутствующие проводили его взглядами, пока он проходил к столу. Опершись о него обеими руками, Нейдельман пристально посмотрел каждому из собравшихся в глаза. Напряжение в комнате заметно ослабло, словно появление этого человека придало всем сил и позволило взять себя в руки. Капитан остановил взгляд на Хэтче и спросил: