— О, черт возьми! — заорал Мук. Он опомнился наконец и закрыл экраны Лаюмы.

Наступила тишина, на фоне которой возникали удары угасающей грозы. Лаюма находилась в долгом обморочном торможении. Из строя вышли ее сигнальные системы, но продолжали функционировать биофракции в пластических структурах. Внешне она пострадала немного. Зато умирание пришельца являло собой страшную картину. Оно шло судорожными толчками. Шумы то бурно усиливались, то затихали. Путались, рвались пленчатые крылья. В агатовых глазах угасал блеск. От крыльев остались цветные лохмотья…

Смерть торжествовала. В покое застыли обломки еще недавно красивой, яркой, буйной жизни. Останки тела смешивались с опавшей листвой, принимая вид окружающей среды. С разных сторон уже торопились на пиршество смерти новые существа — грудобрюхие карлики. Они суетились, обнюхивали, изучали своими усами тело покойника, окостеневшего, ставшего похожим на мертвый обломок среди мертвых обломков, рассеянных на поверхности планеты. Вокруг него уже бесчинствовала новая жизнь. Коричневые, в крепких панцирях, мощно сбитые, с крохотными головками, оснащенными страшными челюстями, с хорошо скоординированной системой ног, карлики проворно сновали вокруг поверженного великана, сбивая слюдяные участки, крыльев, отсекая все лишнее, что может мешать движению. Уцепившись с разных сторон, они с поразительной легкостью сдвинули с места и поволокли великанскую тушу.

И все это в сладострастии любознания, которое заглушает даже страх смерти, в сильнейшем возбуждении наблюдал Мук, клокоча от жажды нового — самой сильной страсти, оставшейся клиастянам в наследство от прошлых поколений. Только этой страсти клиастяне были обязаны тем, что сохранились и не погибли на охладевающей планете. Дерзание мысли устремляло их в будущее, в котором сверкала тайна, разогревая тлеющие искры жизни, оправдывая и придавая смысл их скудному, лишенному соков существованию. Ибо что же еще могла им дать бедная, бедная, бедная жизнь? В утешение и радость им остался только разум, мысль, тонкой плесенью расцветшая на зыбкой плазме, мысль бессмертная, самородящая, живущая за счет нераскрытых тайн Галактики. Мысль жила и росла, питаясь этим единственным источником — голодом познания, приобревшим силу инстинкта…

Теперь мы поймем, почему Мук, захваченный разыгравшейся перед ним трагедией, забыл о страданиях Лаюмы. Он вспомнил о ней лишь тогда, когда свирепые карлики скрылись с тушей крылатого великана.

С ней случилось что-то непоправимое. Ее экраны были плотно закрыты — об этом он успел позаботиться, — но плазма утеряла свою прозрачность и подернулась синевой, и это он заметил только сейчас. Это были признаки болезни, нарушавшей стыковку органических фракций с пластиковой тканью, той самой болезни несовместимости, которая была побеждена еще на заре Холодной эры в истории Клиасты благодаря открытиям медицинской биохимии. И вот эта болезнь — Мук, по совместительству еще и магистр медицины, сразу определил ее — проступала на нежных тканях Лаюмы.

— О горе мне, горе! — вскричал Мук, когда понял, что про'-изошло. — Вот до чего довела меня беспечность!

Мук направил на Лаюму поток биостимуляторных лучей, но они вызвали только реакцию в пластиках. Пульсация органических частей была лишена полноты. До самой нижней отметки упали ритмы бипсов, плексов и рагд. Это была клиническая смерть. Мук в отчаянии метался. Что делать? Блеснула мысль — включить последнюю запись, сделанную тогда, когда он не слышал ее, увлеченный своими наблюдениями. Вот она — шероховатая, стершаяся запись, исполненная сокровенной силы страдания:

«Я умираю, Мук, но знай, мой любимый, когда ты раскрыл экраны, чужая жизнь, ворвавшись в меня, дала мне такое счастье, что выше его только смерть. Мое последнее желание: лети на Клиасту! Чужая жизнь полна соблазнов, они увлекут тебя в пропасть. Улети на Клиасту и сохрани память о любящей тебя Лаюме. И дай тебе счастье найти себе новую Лаюму…»

— Я протестую! Что хотела ты сказать своими последними словами? Нет, нет и нет — никто не сможет заменить мне мою Лаюму! Я требую, чтобы ты взяла свои слова обратно!

Это было смешно, конечно, взывать к Лаюме, которая находилась уже в плену небытия, но Мук мало что соображал…

ЧТО ТАКОЕ ЛИЧНОСТЬ КЛИАСТЯНИНА?[6]

В незапамятные времена, примерно тогда же, когда царствовал легендарный царь Горох, Клиаста была вполне цветущей планетой. Она обеспечивала себя за счет собственных ресурсов, и жизнь на ней творилась самопроизвольно и в формах себе подобных. Хуже стало, когда Клиаста сильно удалилась от центральной звезды Суонг, главного источника тепла. Но и тогда перемены пришли не сразу. Эпоха медленного угасания стала для Клиасты периодом бурного расцвета науки и техники. Своих совершенных форм достигли механические, физико-химические и физиологические устройства, кибербиология в конечном итоге породила принципиально новые конструкции, которые дали клиастянам редкое долголетие. Частично обновляя, пластически видоизменяя организмы, устраняя болезни и вредоносное действие бактерий, клиастяне довели длительность своей жизни до практического бессмертия. Они жили тысячелетия, почти не старея, лишь частично самовозобновляясь. Но все же — и это становилось событием всепланетарного значения — в жизни клиастянина наступала пора, когда истощалась и могла погибнуть самая тонкая ее часть — эманат личности, ее вершинная субстанция, ее невоспроизводимая часть: та самая доминанта, которая придавала клиастянину индивидуальность.

Эта доминанта — обозначим ее для удобства словом «личность» — почиталась величайшей ценностью и возводилась чуть ли не в культ. Может показаться странным, что в процессе длительного угасания жизни личностная неповторимость все время повышалась в цене. Что может быть неуловимее, призрачнее и отвлеченнее, чем качества, входящие в понятие личности? Представьте, что на базаре, где торгуют мясом, рыбой, овощами и фруктами, вдруг вам станут предлагать запахи, цвета, линии и формы. А между тем именно неосязаемые, недоказуемые, не имеющие веса и плоти, не поддающиеся никаким измерениям качества личности стали цениться на Клиасте необычайно высоко. Почему бы это? Дело в том, что клиастяне перешили печальную страницу в своей истории. На одной из ранних стадий происходила своеобразная выбраковка клиастянского рода. Грустная практика, говорящая о временном затмении, когда на самих себя клиастяне смотрели, как коневоды, озабоченные выведением чистых пород. Что может быть расточительней! Полные творческих сил, они с беспечностью транжир относились к биологическим потерям: несколькими тысячами клиастян меньше или больше — какое это имеет значение! Период этот был осужден потом и строжайше приостановлен рядом запретов. Проще говоря, клиастян, в которых обнаруживались блоки личности совершенно одинаковые (скажем, склонность к однотипному образу мыслей или шаблонных реакций), отделяли и поселяли в специальные заповедники — генозаповедники. где они, лишенные привычных условий, медленно вырождались. Это было негуманно, чудовищно и недостойно развитой цивилизации, это было что-то вроде болезни, которой надо было переболеть, чтобы осудить духовное помрачение, в которое они впали, и вернуться к простой и нетленной истине о святости всякой жизни.

Однако таким радикальным способом клиастяне значительно уменьшили свое народонаселение. И тогда каждый клиастянин был возведен в ранг суверена, охраняемого обществом как своим величайшим достоянием. Именно поэтому смерть клиастянина, а это иногда случалось, сопровождалась долгим трауром, во время которого замирала вся общественная жизнь планеты. Постепенно, однако, с течением тысячелетий, с максимальным удлинением жизни клиастянина, объединенными усилиями самых гениальных клиастян удалось практически приостановить процесс истощения биологического фонда планеты. На генетической основе умирающего клиастянина, по существу, создавался новый клиастянин. На старом фундаменте как бы строился новый дом, хотя это и не совсем точно. Личность умирающего клиастянина прививалась новой особи. Сложной системой инъекций, пересадок удавалось создать нечто вроде подобия угасающего клиастянина, причем делалось это не после кончины, а еще во время угасания, так что возрождение клиастянина в новой своей модификации происходило постепенно и незаметно. Новая личность, сохраняя качества своего предшественника, в процессе жизнедеятельности приобретала какие-то свои индивидуальные черты, углублявшие и расширявшие пределы ее своеобразия…