Длинный поезд путников, сидевших верхом, показался из ворот Блоне, как только туман начал подниматься над широкими пойменными лугами Роны. Накануне был отправлен гонец с наказом подготовить дорогу для путешественников — и деятельные юные горцы преуспели в выполнении различных предписаний.
Едва кавалькада миновала арку под большими воротами, звонкий жизнерадостный рожок протрубил прощальную мелодию, которая по традиции служила добрым напутствием. Процессия направилась к озеру по живописной извилистой тропке, проложенной к берегу среди лугов, рощ, скал и селений. Впереди ехал Роже де Блоне с двумя главными своими гостями: сам он восседал на боевом коне, с которым не расставался еще в годы службы солдатом, а двое его спутников — на лошадях, хорошо приученных к местным условиям. За ними скромными наездницами следовали Адельгейда и Кристина, изредка переговариваясь вполголоса. Далее ехало несколько слуг, затем Сигизмунд бок о бок с другом синьора Гримальди, а также один из родичей Блоне, которому надлежало вернуться вместе с бароном, сопроводив почетных гостей до Вильнёва. Процессию замыкали погонщики мулов, прислуга и те, кто сопровождал животных, нагруженных поклажей. Все, кому предстояло перевалить через Альпы, везли с собой огнестрельное оружие того времени, прикрепленное к седельной луке; у каждого был с собой кинжал — couteau de chassenote 132 или другое, более грозное оружие под самым боком — с тем чтобы в случае необходимости пустить его в ход.
При отъезде из Блоне обошлись без долгих проводов, обычно нагоняющих меланхолию, и большинство путников, вдыхая чистый бодрящий воздух утра, весело любовались окрестными красотами и сполна наслаждались великолепным пейзажем, способным возбудить восторг во всяком, кто неравнодушен к красотам природы.
Адельгейда охотно указывала своей спутнице на те или иные виды, желая отвлечь мысли Кристины от ее горестей; девушка особенно была опечалена первой в жизни разлукой с матерью: их общение, хотя и тайное, не прекращалось все те годы, пока она жила под другим кровом. Кристина благодарно отзывалась на добрые намерения своей новой подруги и старалась быть довольной всем, что видела, хотя те, кто терзается грустью, лишь нехотя забывают о печали, позволяя себе отдаваться удовольствию.
— Вон та башня, к которой мы приближаемся, и есть Шатлар, — ласково произнесла наследница Вилладингов, обращаясь к дочери Бальтазара. — Владение почти столь же древнее и славное, что и покинутое сейчас нами, хотя и не всегда бывшее обиталищем одной семьи, тогда как Блоне тысячу лет жили на одной и той же горе и неизменно почитались за свою верность и отвагу.
— Если жизнь, ежедневно наносящая нам удары, сулит какое-то утешение, — заметила Кристина с легкой грустью, — оно должно исходить от тех, кто всегда был особенно почитаем среди великих и счастливых! Даже добродетель и душевные совершенства, а также великие деяния едва ли вызывают то уважение, какое мы испытываем перед сиромnote 133 де Блоне, чей род, по твоим словам, тысячу лет владеет этой скалой!
Адельгейда молчала. Она отдавала должное чувству, которое естественным образом натолкнуло ее спутницу на подобные мысли, и понимала, как трудно пролить бальзам на глубокую рану, нанесенную Кристине.
— Не всегда следует считать самыми счастливыми тех, кого мир ставит выше других, — ответила наконец Адельгейда. — Почет, к которому мы привыкли, становится со временем необходимостью, не принося радости; опасность его утратить превышает чувство удовлетворенности от обладания им.
— Но ты согласишься, конечно, что быть презираемым и отверженным — проклятие, примириться с которым никак невозможно.
— Не будем сейчас говорить об этом, дорогая. Быть может, еще нескоро нам доведется вновь увидеть этот величественный пейзаж — эти скалы и воды, темные гроты и сверкающие ледники; не выкажем же неблагодарности за испытываемую нами сейчас радость, сожалея о невозможном.
Кристина покорно уступила настояниям подруги — и они молча продолжали ехать дальше по извилистой дороге, пока вся процессия после долгого, но необременительного спуска не вступила на дорогу, которая почти омывалась водами озера. Ранее в нашей книге уже говорилось о необычайной красоте местности, примыкающей к этой оконечности Женевского озера. Взобравшись на вершину Монтрё, где царит мягкий и здоровый климат, кавалькада вновь спустилась под шатер из ореховых деревьев, ведущий к воротам Шильона и, обогнув край уступа, достигла Вильнёва ко времени, назначенному для первого утреннего завтрака. Здесь все спешились и немного подкрепились, а затем Роже де Блоне и его сопровождающие, обменявшись с путниками множеством сердечных излияний, отбыли к себе.
Солнце все еще едва виднелось в узких горных долинах, когда те, кто направлялся к Сен-Бернару, сели в седла. Дорога уходила теперь в сторону от озера, пересекая обширные долины с аллювиальными отложениямиnote 134, накопленными за тридцать столетий разливами Роны, чему способствовали, если полагаться на свидетельства геологов и на древние предания, конвульсивные природные сотрясения. Несколько часов наши путешественники ехали по плодородным местам с таким изобилием растительности, что дорога более напоминала экскурсию по широким равнинам Ломбардии, нежели привычный швейцарский пейзаж, хотя, в отличие от бескрайних просторов итальянских садов, вид с каждой стороны был ограничен отвесными скалами, нагроможденными на тысячи футов в высоту: расстояние между ними составляло одну-две лиги, которые зрение сокращало до миль, что показывало величие размаха, с каким природа сотворила эти громады. Наступил полдень, когда Мельхиор де Вилладинг со своим досточтимым другом пересекли пенящуюся Рону по знаменитому мосту Сен-Морис. Здесь начинался кантон Вале — тогда, как и Женева, союзник, но не член конфедерации швейцарских кантонов: все вокруг начало приобретать новый вид — роскошный и отталкивающий, пустынный и величественный, каковыми контрастами этот край и славится. Адельгейда невольно вздрогнула, когда оказалось, что действительность превзошла самое смелое воображение — и ворота Сен-Мориса гулко захлопнулись за ними, заключив процессию в этом диком, заброшенном и вместе с тем романтическом уголке. Продолжая двигаться дальше вдоль берега Роны, она вместе со своими компаньонами не переставала дивиться нежданным контрастам, которые попеременно вызывали у них противоположные чувства, заставляя то восторженно восклицать, то испытывать холодок разочарования. Горы по обе стороны дороги выглядели уныло, не оживленные богатым разнообразием пастбищ на возвышенностях, но сама долина изобиловала буйной растительностью. В одном месте sac d'eau — водный резервуар, образованный между глетчерами на вершинах скал, прорвался и свергся вниз наподобие водостока, смыв обработанную землю и покрыв луговые пространства в хаотическом беспорядке обломками камней. Пугающее опустошение и цветущее плодородие соседствовали бок о бок; зеленые участки, по счастливой случайности располагавшиеся на хорошей почве, казались порой оазисами в пустыне — в средоточии бесплодия, целое столетие сводившего на нет труд и умение человека. В самом центре этой чудовищной картины разорения сидел слабоумный, наполовину утративший человеческий облик, с высунутым языком, притуплёнными способностями и выродившимися потребностями — словно довершая собой зрелище полного запустения. Миновав этот пояс уничтоженной растительности, путники вновь оказались в местности, какой воображение могло только пожелать. Ключи били из скал, переливаясь на солнце; долина мягко зеленела; показались отрадные на вид разнообразные очертания вершин; появились и счастливые улыбающиеся лица, свежесть и правильность которых принадлежали, вероятно, к типу высшему, чем у большинства швейцарцев. Короче говоря, Вале был тогда, как и теперь, страной крайностей, но в которой преобладало, однако, начало отталкивающее и негостеприимное.
