— Вы это о чем, сударь?

— А, так! Comparationem «Сравнение (лат.).» провел между нашим Каменцем и Троей, да ты, верно, про Трою и не слыхал. Пусть только поутихнет немного — пан гетман тебе бумагу на шляхетство выправит, головой клянусь! Времена близятся такие, что, коли ты и вправду хочешь славу стяжать, случай себя ждать не заставит.

— Либо славу стяжаю, либо глаза навеки сомкну. Вы еще обо мне услышите, как бог свят!

— А что те? Что Крычинский? Вернутся к нам? Не вернутся? Что они сейчас делают?

— В становищах своих стоят: одни в уджийской степи, другие еще дальше. Трудно им меж собой сговариваться — далеко очень. Весной всем приказано идти в Адрианополь и как можно больше провианту взять.

— Черт возьми! Это очень важно: ежели в Адрианополе большой военный congressus «Съезд, собрание (лат.).» соберется, быть войне. Надо немедля уведомить пана гетмана. Он и без того полагает, что войны не избежать, но это, почитай, верный знак.

— Халим мне сказал, там у них поговаривают, будто и сам султан прибудет в Адрианополь.

— Боже правый! А у нас здесь войска — по пальцам перечесть. Вся надежда на каменецкую твердыню. А что Крычинский, неужто новые условия ставит?

— Не то чтоб условия — они там все претензии перечисляют. Всеобщая амнистия, возврат шляхетских прав и привилегий, каковые у них в прежние времена имелись, сохранение за ротмистрами званий — вот что им нужно. Но от султана они уже больше получили, оттого и колеблются.

— Ты что городишь? Как это султан может дать больше, нежели Речь Посполитая? В Турции absolutum dominium: что султану взбредет в голову, такие и будут законы. Да хоть бы и ныне здравствующий правитель все свои обещания сдержал, преемник его их нарушит, а захочет, и вовсе откажется выполнять. У нас же привилегия — вещь святая: кто однажды шляхтичем стал, того сам король ни в чем ущемить не может.

— Они говорят, что были шляхтичами и потому равными драгунам почитались, но старосты сплошь да рядом налагали на них разные повинности, от которых не только шляхта освобождена, но и путные бояре.[44]

— Коли им гетман обещает…

— Никто из них в великодушии гетмана не сомневается и все его в душе втайне любят, но при этом так рассуждают: гетмана самого шляхта объявила изменником;[45] при королевском дворе его ненавидят; конфедерация судом грозит — сумеет ли он чего добиться?

Пан Богуш почесал в затылке.

— Ну так что?

— А то, что они сами не знают, как быть.

— Неужто останутся у султана?

— Нет.

— Ба! Кто ж им прикажет возвращаться в Речь Посполитую?

— Я!

— Это как же?

— Я — сын Тугай-бея!

— Азья, милый друг! — сказал, помолчав, Богуш. — Не спорю, они могут тебя любить за то, что в твоих жилах славная Тугай-беева кровь течет, хоть они — наши татары, а Тугай-бей был нашим врагом. Это мне понятно: и у нас среди шляхты кое-кто не без гордости рассказывает, что Хмельницкий был шляхтич, притом не казацкого, а нашего, мазурского, рода… Великий был шельма, второго такого в аду не сыщешь, но воин превосходный, вот они и рады его своим считать. Такова уж человеческая натура! Однако чтоб твоя кровь давала тебе право всеми татарами командовать… нет, не вижу оснований.

Азья несколько времени сидел молча, а потом, упершись руками в колени, промолвил:

— Хорошо, пан подстолий, я скажу, почему Крычинский и другие меня слушают. Во-первых, это все простые татары, а я — князь, но еще они силу во мне чувствуют и мудрость… Вот! Ни вам, ни пану гетману того не понять…

— Какую еще силу, какую мудрость?

— Я того сказати не умiю, — ответил Азья. — Почему я к таким делам готов, за какие никто другой не посмеет взяться? Почему я о том подумал, о чем другие не задумываются?

— Что за чепуха! Ну, и о чем же ты подумал?

— О том подумал, что, дай мне пан гетман волю и право, я б не только этих ротмистров воротил, но и половину орды под его начало привел. Мало разве пустует земель на Украине и в Диком Поле? Пусть только гетман объявит, что всякий татарин, который придет в Речь Посполитую, получит шляхетство, не будет преследуем за свою веру и в собственных хоругвях сможет служить, что будет у татар свой гетман, как у казаков, — голову даю, на Украине вскоре свободного клочка земли не останется. Липеки придут и черемисы, из Добруджи придут и Белгорода, из Крыма — и стада пригонят, и жен с детьми на арбах привезут. Напрасно качаете головой, ваша милость, — придут! Как пришли в былые времена те, что потом веками верно служили Речи Посполитой. В Крыму, да и везде, их хан и мурзы утесняют, а здесь они шляхтою станут, сабли прицепят, собственный гетман будет их в походы водить. Клянусь, придут — они там от голода умрут. А когда по улусам слух полетит, что я от имени пана гетмана их зову, что Тугай-беев сын их зовет, — тысячами повалят.

Богуш схватился за голову:

— О господи, Азья! Откуда у тебя такие мысли? Что тогда будет?!

— Будет на Украине татарский народ, как сейчас казацкий! Казакам вы позволили гетмана иметь — почему бы и нам не позволить? Твоя милость спрашивает, что будет? Второго Хмельницкого не будет, потому что мы тотчас казакам наступим на глотку; бунтов крестьянских не будет, резни, погромов; и Дорошенко головы не посмеет поднять: пусть только попробует, я первый его на аркане гетману под ноги приволоку. А вздумает турецкая рать на нас пойти, мы и султана побьем; хан затеет набег — и хана. Не так разве поступали в прежние времена липеки и черемисы, хотя оставались верными Магомету? Отчего нам поступать иначе, нам, татарам Речи Посполитой; нам, шляхте!.. А теперь посчитайте, ваша милость: на Украине спокойно, казаки в крепкой узде, от турка — заслон, войска на несколько десятков тысяч больше… Вот о чем я подумал! Вот что мне в голову пришло, вот почему меня Крычинский, Адурович, Моравский, Творовский слушают, вот почему, когда я кликну клич, половина Крыма ринется в эти степи!

Пан Богуш речами Азьи был так поражен и подавлен, как если бы стены комнаты, в которой они сидели, внезапно раздвинулись и глазам представились новые, неведомые края.

Долгое время он слова не мог вымолвить и только глядел на молодого татарина, а тот расхаживал большими шагами по горнице и наконец произнес:

— Без меня такому не бывать: я сын Тугай-бея, а от Днепра до Дуная нет среди татар имени громче. — И, помолчав минуту, добавил: — Что мне Крычинский, Творовский и прочие! Не о них речь и не о нескольких тысячах липеков и черемисов, а обо всей Речи Посполитой. Говорят, весной начнется большая война с могучей султанской ратью, но вы только дайте мне волю: я такого варева с татарами наварю — сам султан обожжется.

— Господи! Да кто ты, Азья?

Тот поднял голову:

— Будущий татарский гетман!

Отблеск огня, упавший в эту минуту на говорившего, осветил его лицо — жестокое, но прекрасное, и Богушу почудилось, перед ним стоит иной человек, — такую величественность и гордость излучал весь облик молодого татарина. И почувствовал пан Богуш, что Азья говорит правду. Если б подобный гетманский призыв был обнародован, липеки и черемисы несомненно бы все возвратились, да и многие из диких татар потянулись бы за ними. Старый шляхтич превосходно знал Крым, где дважды побывал невольником и куда потом, будучи выкуплен, ездил посланником гетмана; ему знаком был бахчисарайский двор, известны нравы ордынцев, стоящих в степях между Доном и Добруджей; он знал, что зимой множество улусов вымирает от голода, знал, что мурзам надоело сносить деспотизм и лихоимство ханских баскаков, что в самом Крыму часто вспыхивают смуты, — и ему сразу стало ясно: плодородные земли и шляхетские привилегии не могут не прельстить тех, кому в нынешних обиталищах плохо, тесно или неспокойно.

И прельстят тем скорее, если призовет их Тугай-беев сын. Он один может это сделать — никто больше. Он, овеянный славой своего отца, может взбунтовать улусы, настроить одну половину Крыма против другой, подчинить себе дикие белгородские орды и подорвать мощь хана; мало того — мощь самого султана!