– Верю! Спасибо большое! – серьезно проговорил Андрейка – А брелок зачем?
– Да просто так. Сувенир на память, – рассмеялся профессор.
Когда наутро Андрейка отправился домой в сопровождении одного из коллег, кажется «брата Апреля», профессор подозвал к себе доцента и что-то зашептал ему на ухо.
– Нас уволят к чертям, – заржал доцент.
– Может быть, может быть. А теперь смотри, брат Октябрь. Бьем локально. Если правильно подобрать песню и рассчитать количество озвучек, как раз к следующей пятнице полезут цветики.
– Есть. Товарищ профессор. То есть брат Декабрь.
«Приходит времяяя. С юга птицы прилетааают. Снеговые горы таююют…»
А что еще он должен был петь? Конечно, ту самую песню, с которой и началась его необычная карьера и волшебная жизнь.
«И это время называется весна!»
У доцента потели очки – температура воздуха поднималась слишком быстро.
В пятницу с утра Андрейка набрал целый пакет подснежников.
В пятницу днем Даша поняла, что любит Андрейку.
В пятницу вечером Андрейка решил, что женщины – зло.
В понедельник утром профессор А. собрал экстренное совещание.
В понедельник днем в столице, области, а также на всей средней полосе России наступило резкое похолодание.
Во вторник вечером толщина снегового покрова составляла столько, сколько и должна составлять.
В среду вечером снижение температуры прекратилось, и шкала термометра уверенно замерла на минус пять по Цельсию.
А в четверг был Новый год.
И хлопья снега кружились над Спасской башней, как лепестки декабрьских чудесных подснежников.
Открытка
Открытка прижималась изнутри к круглым дырочкам ящика и пестрела оттуда вовсю. Не бледный официоз квитанций, не шершавая желчь периодики – настоящий глянец и наступающий Новый год во всей красе!
Хозяйка ящика целых полминуты не решалась достать почту, а потом еще минуту рассматривала окруженного фиолетовыми зайцами Деда Мороза, прежде чем перевернуть открытку и прочитать написанные довольно-таки расхлябанным почерком слова:
«Здравствуйте, тетя Евдокия! С Новым вас годом! У нас все хорошо. Скоро мы будем в вашем городе и обязательно вас навестим. Мы – это я и мой любимый Тефаль. Тефаль – чудо! Умный, заботливый и отличный помощник по дому. Вам он тоже понравится. Лена».
Хозяйка ящика перечитала открытку еще раз. И еще. Провела пальцем по незаполненной графе «Отправитель» и смазанному штемпелю почтового отделения. «Ничего не понимаю! Кто такая Лена?
Лена… Лена? И что еще за Тефаль?» Открытка скользнула внутрь пропахшей корвалолом сумки, устроилась в потайном кармашке рядом с паспортом и пенсионным удостоверением, а хозяйка ящика, сумки, а теперь и открытки выбежала из застуженного подъезда в декабрьское утро и поспешила на автобус.
В одном городе жила пожилая женщина. Даже, наверное, старушка. Потому что пожилая – это когда «пожила» и еще поживет, а старушка – это старушка. Старенькая.
Евдокия Павловна Цыпленкова была именно старушкой. Нет, она не носила старушечьих платочков, не затягивала тонкие косицы, не укладывала их корзиночкой. Евдокия Павловна регулярно посещала парикмахерскую и даже красила губы гигиенической помадой. Но все равно она была старушкой.
Сотрудники отдела, в котором Евдокия Павловна работала, так и называли ее – «наша старушенция».
«Надо у нашей старушенции спросить – она пояснит», «а ты старушенцию позови – поможет», «старушенция где? пусть разберется».
Евдокия Павловна о своем прозвище не знала. Знала бы – рассердилась бы страшно. Она приходила на работу раньше всех, кивала ночному вахтеру, поднималась на второй этаж, пробиралась за стол, садилась, поправляла прическу и улыбалась. Только там, среди шкафов, забитых томами и рулонами, среди длинных столов и неуклюжих кульманов, Евдокия Павловна была счастлива.
Евдокия Павловна Цыпленкова, руководитель очень секретного конструкторского бюро очень секретного завода, расположенного в очень закрытом городе (для удобства назовем его Энск), давно бы могла сообразить, что ни ее отдел, состоящий из трех человек и одного чайника, ни сам завод, ни даже город уже никому не нужны. Могла. Но не желала.
Поэтому она вставала в семь утра, умывалась, съедала творожный сырок, красила губы и шла на остановку заводского автобуса.
Иногда. Очень редко. Не чаще раза в квартал Евдокия Павловна позволяла себе прозреть, и тогда ей становилось неуютно до колик в желудке. Она смотрела на пустые цеха, на разобранные пролеты, на неподвижные краны, на оконные проемы с грязными стеклами, на столовую, закрытую лет пять назад, и на проржавевший до дыр ларек с надписью «Союзпечать», и ей казалось, что она видит какой-то неприличный фильм.
Но уже через минуту Евдокия Павловна отгоняла наваждение, встряхивалась и принималась думать о том, что проект «А», скорее всего, придется в очередной раз переделать, а проект «Б» обречен на долгое согласование в министерстве. Еще она думала, что эти «А» и «Б» уже давно пора довести до стадии испытаний и приступить к рабочим чертежам по «В» и «Д», а также закончить калькуляцию по «Е» и согласовать у главного ТЭО для «З» в первой редакции.
Вообще, всю жизнь Евдокии Павловны можно расписать попроектно, и если бы однажды она решила сесть за воспоминания, то главы бы так и назывались: Проект Первый, Проект Второй, Проект Третий, редакция один, два, три… сто двадцать три, и так далее. Но сочинять мемуары Евдокия Павловна не умела. В Энск она попала сразу после аспирантуры и больше оттуда не выбиралась. Сначала было некогда, потом нельзя, потом совсем нельзя, а потом уже и не к кому. На Большой земле у Евдокии Павловны оставалась лишь двоюродная сестра Галя, переписка с которой окончилась давным-давно вернувшейся с пометкой «адресат убыл» открыткой к Первому мая.
Евдокия Павловна убрала открытку в коробку из-под ассорти фабрики «Рот Фронт» и продолжила работу над очередным проектом.
Глава первая – Проект Первый. Глава вторая – Проект Второй. Глава двадцатая – ещё один проект под грифом «Совершенно секретно». Иногда между главами случались незначительные эпизоды, о которых Евдокия Павловна предпочитала не вспоминать. Так, в шестидесятом она едва не вышла замуж за лейтенантика КГБ, прибывшего по распределению в особый отдел Энска. Они встречались с полгода, а потом случился неудачный запуск объекта, и еще один, и еще. А когда пусконаладку всё-таки успешно завершили, оказалось, что лейтенантик уже женат на заводской буфетчице.
Следующий эпизод с заезжим консультантом из министерства завершился куда более печально, и, если бы не знакомая акушерка, хорошее здоровье и порядочные соседи, пришлось бы Евдокии Павловне расстаться и с работой, и с партбилетом. Но всё обошлось. С тех пор Евдокия Павловна «эпизодами» не баловалась, посвятив себя науке, кульманам, чайнику и скандалам с начпроизводства. Шло время. И, сама не заметив как, она превратилась из молодого специалиста сперва в специалиста ведущего, потом в главного, потом в начальника отдела и наконец в старушенцию.
– Тааак. Ну и как у нас обстоят дела с приборчиками? – каждое утро спрашивала она у технолога Еремеева, а тот вежливо объяснял, что уровнемер он уже давно привязал, а дополнительный дифманометр они решили пока не рассматривать.
– Работайте, работайте, – подбадривала она подчинённых и поднималась к главному. Стучала в обитую дерматином дверь, входила, садилась за длинный стол – прямая, суровая, бледная, похожая на собственный портрет в заводской газете.
– Дуня, – главный помнил её ещё аспиранткой, – Дуня. Может, нам и вправду пора на пенсию? Мне вон дочь пишет, зовёт к себе в Смоленск. Всё равно ведь закроют рано или поздно.
