– Дрянь дело, – сказал Василий Константинович. – Лампы потушите.

Лампы, захлопав синими язычками, потухли. Стало непроглядно темно.

– Хорошо, луны нет, – сказал Блюхер, – а то мы просто как мишень.

Он набросил пальто и, открыв дверь вагона, спрыгнул на промерзшую землю. Низкие облака неслись над землей – клочковато и зримо. Далеко на юге, там, где поднялась луна, тускло белело, словно за облаками был спрятан фонарь с плохим фитилем.

Блюхер обошел вагон. Вторая колея уходила вдаль двумя белыми паутинками.

– Ну-ка, расписание поглядите, – попросил Блюхер, – когда встречный поезд должен идти?

– Через полтора часа.

– Полтора, говорите? Тогда еще, может, выцарапаемся. Давайте с пулеметами вниз, займем круговую оборону. Папки с документами положите рядом с керосином: если белых будет много и долго не удержимся – жгите. Лом у нас есть?

– Есть.

– Один?

– Два, – ответили проводники, – один большой, другой поменьше.

– Это хорошо. Волоките сюда.

Блюхер подошел к рельсу, подцепил его ломом и, напрягшись так, что задрожала шея, стал выламывать, отдирать его от шпалы.

– А ну, помогай! – попросил он. – Подхватывай вторым! Мы им тут всю музыку разворотим. Встречный поезд остановим, пусть при свидетелях убивают.

…Несутся по темной степи всадники, получившие световой морзянкой из состава сигнал от Мордвинова. Несутся во весь опор, только вот беда – луны нет, ни зги вокруг не видно. Хотя чего торопиться – отсюда никуда Блюхеру не уйти, нет ему отсюда иного пути, кроме как в могилу.

И невдомек Василию Константиновичу, что именно в эти минуты телеграф передает во Владивосток, Гиацинтову, шифровку от Мордвинова, который извещает, что с Блюхером покончено.

Гиацинтов потер руки, улыбнулся. Снял трубку телефона и назвал номер Ванюшина. Никто не ответил. Он позвонил в типографию, и ему сказали, что Николай Иванович только-только ушел.

– А с кем бы мне побеседовать об одной очень любопытной новости? – спросил Гиацинтов. – Вы – вечерняя газета, вам интересно быть первыми, вставить фитиль остальным.

– А это кто говорит?

– Из английского консульства, – ответил Гиацинтов.

Голос на другом конце провода подобрел. «Проклятая холопья привычка – перед иностранцем, самым паршивым, шапку ломать», – подумал полковник.

– Если вы из консульства, то свяжитесь с господином Исаевым – это наш ведущий репортер, вот его номер…

Гиацинтов весело сказал Исаеву:

– Закажите ужин за ту новость, которую я даю вам первому. Максим Максимович.

– Это кто?

– Гиацинтов.

– Кирилл Николаевич! Здравствуйте, полковник. Считайте ужин заказанным. Что за новость?

– Можете давать в номер: сегодня ночью разгневанным народом убит военный министр ДВР Блюхер.

– Где?

– На пути из Дайрена в Читу.

– Означает ли это разрыв русско-японских переговоров в Дайрене?

– Бесспорно. Время разговоров кончилось, пора действовать. Красные потребуют санкции от японцев. Японцы откажут. И все. Таким образом, наш успех на фронте подстрахован, теперь красные даже пардону не смогут запросить. Когда угощаете, Исаев?

– В десять, в «Версале».

– До свиданья.

– До свиданья, полковник.

Исаев закурил, подошел к окну, распахнул створки. Пахнуло океаном. Было слышно, как зло кричали чайки над заливом. Исаев неторопливо расхаживал по комнате, как-то удивленно поглядывая на вещи, заботливо расставленные вокруг. Остановившись возле огромной хрустальной вазы – работа тончайшая, поднесешь к свету – перелив огней в гранях, красно-синее, холодное разноцветье бликов, – взял эту вазу с полки, поднес к глазам, а потом с силой ахнул об пол. Высверкнуло голубым под ногами. Исаев замычал что-то, беспомощно ударил себя кулаками по темени и сел на корточки. Он так сидел долго. Поднявшись, потер лицо ладонями – докрасна, что есть силы, снял трубку и назвал номер:

– Редакция? Да, я. Ставьте в полосу: «Как нам сообщили из официальных источников, сегодня ночью, на пути следования из Дайрена в Читу, бандитами убит военачальник красных войск легендарный Блюхер». И дайте шапку: «Дайрен – кончайло!» Что? Вам не понятно? «Кончайло» – это значит кончается. В переводе с хорошего русского на плохой японский. Рассердятся? Значит, они идиоты, если могут сердиться на смешное. Все. До свиданья, лапочка, я поближе к вечеру загляну. Если что-нибудь особенно срочное – ищите меня у Фривейского.

– Ходят слухи о готовящемся убийстве арестованных большевиков на нашей границе, – сказал Фривейский Спиридону Дионисьевичу, забирая со стола папки со статистическими отчетами по торговле с Японией лесом. – Я не думаю, чтобы сейчас это было кстати. В дни побед следует быть великодушным.

– В этом деле надо тщательно разобраться, – ответил Меркулов своей обычной хитроватой отговорочкой и прищурился на секретаря. – С чего это вы, миленький? Откуда этакие веяния?

– Ваше превосходительство, позвольте считать наш разговор несостоявшимся.

– Э, перестаньте, умница моя. Не хитрите, давайте доводы, а то я, старик, несмышлен в высоких сферах. В них вы разбираетесь, молодые, а мы только присматриваем, чтоб общее все верно было, общее…

Фривейский улыбнулся:

– Логика – упрямая вещь, Спиридон Дионисьевич. Она как цепь: ухватив одно кольцо, обязательно потащишь второе. Давайте откровенно: кому выгодно угрохать красных? Нам? Отнюдь нет. Нам выгодно вывести их на открытый судебный процесс с адвокатами, экспертами и прессой. Мы бы взяли реванш у Запада: наша демократия ничуть ихней не хуже. И тогда, на процессе, мы сможем показать органическую связанность красного подполья с Читой. Умный судья и злой прокурор докажут, что это есть чистой воды шпионаж. Налицо компрометация большевизма у нас здесь – хотя бы года на два. Это уже срок. А если же мы отправляем их без суда, и на границе, на нашей границе, их рубят лихие молодцы Семенова – не знаю, не знаю… Думаю, общественность отнесется к этому как к дурно пахнущему экстремистскому жесту. Нам придется тогда молчать, а те станут вопить. Да и союзники наверняка будут нос воротить – они весьма щепетильны, деликатно относятся к вопросу, каким образом лишить жизни политического противника.

– Это все?

– В общих чертах.

– Если бы я не знал вас, миленький, как верного сотрудника, я бы решил, что вы просто поете с чужого голоса, – уставясь в стол, скрипуче и монотонно заговорил Меркулов. – Но я знаю вас. Следовательно, я отношу всю эту наивную тираду за счет вашей молодости. Запомните раз и навсегда и, если вам суждена карьера политика, никогда не изменяйте правилу, которое я вам открою: идейный противник перестает быть реальной, ежесекундной вам угрозой лишь с того момента, как он становится трупом. Запомните: ничто так легко не забывается толпой, как политическое убийство. Наоборот, оно, пусть даже самое разнузданное, с помощью прессы, прокуратуры и исторической науки может стать вашим триумфом. Вы заработаете на нем политический и моральный капитал, ибо вы сможете приписать молчащему противнику все! Все, за что в ином случае вам пришлось бы отвечать самому. И наконец, что за грязные слухи? Кто вам сказал, что семеновцы должны замучить красных комиссаров на границе? Откуда эти сведения? Кто сказал?

Фривейский сидел опустив голову и хрустел потными пальцами.

– Это носится в воздухе, – ответил он, – я слышал от нескольких человек.

– Хорошо, я перепроверю у Гиацинтова, откуда и через кого могли просочиться столь отвратительные клеветнические слухи.

– Не надо перепроверять, – так же тихо ответил Фривейский.

Он поразился сейчас, как точно Исаев предвидел все течение разговора. Исаев говорил точно так, как будто он сам уже обсуждал с премьером этот вопрос и выслушал все, что сейчас Спиридон Дионисьевич повторяет скрипучим голосом.