– Я хотел порадовать вас, Спиридон Дионисьевич…

– Я вам ваше превосходительство, а не Спиридон Дионисьевич! Одного конфуза с меня хватит, двух не хочу! Отправили арестованных большевиков в Китай или еще не успели?

– Сейчас началась погрузка.

– Отменить. Всех их оставите здесь. Чем бездельничать и искать себе легких путей, извольте-ка подготовить процесс, который покажет миру, как Москва гадит всюду, где только начинает ослабляться бдительность! Мы должны показать органическую связь красного подполья с Читой. Надо скомпрометировать большевизм, понятно это вам?! Все. Сроку даю полтора месяца. Идите, полковник, вы мне сегодня отвратительны!

– Ваше превосходительство, позвольте подать рапорт об отставке.

– Что?!

– В отставку хочу. Лучше вагоны разгружать.

Меркулов вышел из-за стола, приблизился вплотную к полковнику, стал перед ним на мысочки: Гиацинтов был выше премьера на три головы. Поднял руки, взял полковника за уши, притянул его голову книзу – к своей.

– Глупышка, – тихо заговорил он, – ведь отец же я вам, нешто можно на меня, на старого человека, обижаться? Сердце у меня болит, под грудью щемит, ночью бог ко мне приходит – оттого нервен я, пойми. Всяко могу сказануть, а думаю обо всех с лаской. Ноша на мне, пойми. Хочешь – попробуй, как тяжела. Горб сразу сломит, хоть ты и крепок. Мне сейчас от вас всех нужна полная самоотдача. Тогда только приведу вас к победе, к престолу и к паперти московской. – Меркулов говорил жарким шепотом, и глаза его, суженные по-татарски, светились, замерев острыми точками. – Я верю, понимаешь, верю в то, что грядет. Но ты помоги мне. В репрессиях против политических врагов дозировка не потребна. Время и точно понятые кандидатуры – вот главное, что обращает кровушку на пользу делу. Ты это запомни, это я тебе главное сейчас сказал. Тот станет у нас великим, кто пустит кровь вовремя и к месту, – тогда пущай ее хоть реки льются – это как избавление от болезни, это вроде как высокое давление спустить, страсть утихомирить, понял меня? Понял? Ну, иди, не сердись на старика, иди, красавец мой…

Первый рапорт, который прочитал Гиацинтов, вернувшись к себе, был именно тот, какого он так ждал, но и боялся: филеры из третьего отдела доносили, что после встречи в порту с «неким Исаевым» Чен испортил танки, подлив воду с соляной кислотой в бензин.

Когда поезд пересек границу и состав остановился у платформы для того, чтобы по купе смогли пройти таможенники, Блюхер приказал отцепить свой классный вагон и отогнать его на запасные пути.

– Но, гражданин министр, – сказал ему начальник пограничного поста, – было уже восемь телефонограмм от правительства. Вас ждут на заседание Совета Министров.

– Я понимаю, – ответил Блюхер, спрыгнув с подножки на землю, чуть припорошенную хрупчатым, мелким снегом. – Где тут у вас ближайшие войсковые соединения?

– В тридцати семи километрах, возле Чукри-Табы. Только они, вероятно, оттуда уже снялись.

– Это почему?

– Поступил приказ – снять регулярные войска с этой границы и перебросить их на фронт под Хабаровск.

– От кого приказ?

– Не знаю.

– Когда поступил?

– Третьего дня.

– Извольте отвечать по уставу, гражданин командир.

– Семнадцатого, в девять по нулям Читы.

– Благодарю вас. Проводите меня к прямому проводу.

– Есть, гражданин министр.

В маленькой вокзальной комнатушке было сыро, холодно и грязно. Телеграфист, укутанный в бабий салоп, сидел возле окна и читал книгу. Руки у него в дамских перчатках – указательные пальцы на перчатках отрезаны, чтобы удобнее перелистывать страницы. Читал он, медленно шевеля губами, и Блюхеру видно было, как испуганно перескакивали его зрачки с буквы на букву.

– Что читаем? – спросил Василий Константинович.

– «Граф Монте-Кристо», – ответил парень, не отрывая глаз от книги.

– Понятно, – сказал Блюхер и тронул парня за плечо. – Давай, чтец-декламатор, к прямому проводу.

Начав диктовать зашифрованный текст приказа, отменявшего распоряжение о переброске войск с границы на фронт, Блюхер то и дело хмурился, потому что в соседнем зале кто-то беспрерывно кричал сорванным истеричным голосом. Блюхер, досадливо морщась, продолжал:

– Мы не можем оголять границы, потому что маньчжурская территория наводнена как белобандитскими шайками, так и агрессивными китайскими соединениями. В любой момент здесь, через маньчжурскую территорию, могут быть пропущены регулярные части каппелевско-молчановской армии. Тогда они легко войдут в наши тылы, тем более что сейчас здесь и так крайне мало войск. Посему приказываю: всем регулярным войскам, сосредоточенным в погранзоне, оставаться на своих местах в состоянии полной боевой готовности.

Крик за стеной стал протяжным и длинным, словно вопль роженицы. Блюхер вскочил со своего места, бросился к двери, распахнул ее, чтобы навести тишину, и замер на пороге.

Весь зал был заполнен инвалидами войны: безрукими стариками, молоденькими солдатиками без обеих ног на тележках, слепцами с черными повязками на глазах, паралитиками, которые лежали на голом полу, завернутые в драные шинельки.

Блюхер пробился к окошку кассира, вокруг которого бесновались инвалиды, и спросил:

– В чем дело?

Кассир вздохнул и молча развел руками.

– Не отправляют пятый день! – закричали инвалиды.

– Жрать нечего!

– На полу спим, мерзнем!

– Заперли, боятся, что заграница нас увидит!

– Как последние отбросы гнием! Завезли с фронта в тупик, вывалили на станцию и бросили!

– К стене бы этих комиссаров!

– Братцы, да он сам комиссар!

Блюхер поднял руки над головой и крикнул?

– Товарищи! Дайте слово сказать!

– Чего ты скажешь?!

– Слыхали мы говорунов!

– Тихо! Только тихо! Сейчас вы все уедете по домам.

Все смолкли. Враз, будто поперхнулись криком.

– Начальника станции сюда! – грохотом среди наступившей тишины раздался голос Василия Константиновича.

– Он сейчас не может, – сказал кассир. – Он сейчас международный состав отправляет.

– Вот так всегда! – сразу закричали инвалиды.

– Международный!

– А мы дохни!

– Тихо! – снова крикнул Блюхер. – Командир погранпункта!

Из комнатки телеграфиста вышел командир пограничников.

– Задержите отправление поезда до моего особого распоряжения. Высадите всех без разбора, наши ли, иностранцы ли, подсоедините мой вагон и посадите всех инвалидов, чтобы здесь ни одного не осталось. И обеспечьте людей пайком на дорогу. Выполняйте немедленно!

– Есть, гражданин Блюхер, – ответил командир и вышел медленным, строевым шагом.

– Братцы! – заорал кто-то высоким голосом. – Это же герой Перекопа военный командир Блюхер!

– Ура главкому! Да здравствует Блюхер!

Полки Восточного фронта отступали под натиском белых. Бойцов валил тиф; они обовшивели, деревень на пути отступления не было, а если вдруг и встречались, то комфронта Серышев не разрешал останавливаться на отдых, стараясь как можно дальше оторваться от противника, чтобы занять оборону под Хабаровском и там, став под защиту бронепоездов, постараться отбить белых.

Снег засыпал армию, по таежным тропкам к Амуру пробирались смертельно уставшие, обмороженные люди, многих несли на самодельных носилках – сыпняк свирепствовал вовсю; тащили на себе пушки, потому что лошади пали от бескормицы.

Постышев осунулся, щеки запали, в усах стала пробиваться седина, и шея из гимнастерки торчала по-цыплячьи жалобно. Огромной, редкой и рваной цепочкой растянулась армия по тайге, отступая к Хабаровску.

…А Блюхер сидел в Чите, в штабе, в комнате радистов, у прямого провода с Хабаровском.

– Записывайте разговор, – попросил он дежурного, – копию – в ЦК.