4 марта 1918 года состоялась областная конференция РСДРП-интернационалистов, в решениях которой, между прочим, записано: «До сих пор Забайкальская областная организация ни к какому центру не присоединялась… такое положение недопустимо. Семью голосами против одного было признано присоединение к Центральному Комитету Российской Социалистической Демократический Рабочей партии большевиков и решено именоваться: РСДРП большевиков»[3].

После ликвидации яньковщины мы занялись подготовкой к созыву съезда Советов Забайкальской области. Решили созвать III областной съезд 24 марта и разослали на места сообщение об отмене съезда, назначенного на февраль Народным Советом. Но это сообщение в некоторых местах было получено с запозданием, и делегаты — около сотни — на февральский съезд уже выехали. Эсеры и меньшевики решили объявить съезд, чтобы попытаться вернуть к себе власть. Комитет Советских организаций постановил 20 февраля собрать съехавшихся делегатов и объявить им, что съезд не состоится. Поручили это мне. Пришлось пережить немало неприятных минут. Проникшие на собрание меньшевики и эсеры забросали меня многими каверзными вопросами, ответить на которые я по своей неопытности не мог. Тогда я просто объявил собрание закрытым и предложил делегатам разъехаться на места и приезжать в Читу в марте, если их изберут на новый съезд.

Вскоре после переворота в Чите собрались представители всех девяти казачьих полков, пяти батарей и запасного дивизиона, приняли пространное воззвание к казачьему населению Забайкальской области, в котором разоблачались ложь и обман соглашательских партий меньшевиков и эсеров, а также буржуазного временного правительства, говорилось об установлении подлинно народной Советской власти во главе с Лениным и призывались все казаки к борьбе с атаманом Семеновым.

В то время, как Октябрьская социалистическая революция победоносно двигалась на Восток, в Маньчжурии вспухал гнойник контрреволюции — белогвардейская банда есаула-забайкальца Г. М. Семенова. Этот заклятый враг большевиков в 1917 году получил от Керенского поручение сформировать в Забайкалье отряд для борьбы против немцев на фронте. Не встретив поддержки у казаков, Семенов набрал в Маньчжурии отряд из китайских хунхузов и полудиких монгольских племен баргутов и харченов. Но пока Семенов набирал отряд, произошла Великая Октябрьская революция. Тогда Семенов объявил себя атаманом Забайкальского казачьего войска с целью борьбы против Советов. К нему стали стекаться бежавшие от большевиков царские офицеры.

Организация Семеновым контрреволюционного отряда проходила далеко не гладко. Помимо материально-финансовых трудностей перед атаманом стояла сложная задача по объединению и сплочению самых разнообразных элементов — от аристократов-офицеров типа князя Кекуатова и барона Унгерна до полудиких кочевников. Конечно, ни о какой единой политической платформе здесь не могло быть и речи. Даже среди наиболее, казалось бы, однородной части отряда — среди офицеров, бежавших от большевиков, — наблюдались различные политические убеждения. Тут были и откровенные монархисты и эсеры-учредиловцы.

Один из бежавших к Семенову офицеров — прапорщик Попов — разобрался в антинародных целях атамана Семенова, разочаровался в нем, вернулся к нам и рассказал, что наблюдал у Семенова. Мне особенно запомнился его рассказ об одном случае, свидетелем которого ему довелось быть и который заставил его задуматься, правильно ли он поступил, сбежав к Семенову.

В отдельном кабинете дешевого ресторана на станции Маньчжурия сидело несколько офицеров. На столе стояли бутылки с харбинскими винами, на тарелках лежала маньчжурская колбаса. В воздухе плавали клубы табачного дыма от японских сигарет.

В кресле, в расстегнутом офицерском кителе сидел плотный есаул Семенов, с плоским четырехугольным лицом, бурятского типа, его черные маленькие глаза в упор смотрели на сидящего перед ним худощавого, с нервно подергивающимся лицом, есаула барона Унгерна.

— На казаков-фронтовиков нам рассчитывать нельзя, — говорил Семенов, — они, как и солдаты, разложились. Я был и на Западном, и на Кавказском фронте и знаю их настроения.

— Не согласен, — перебил его Унгерн, — не все же разложились, возьмем, например, 1-й Читинский полк. Вы слышали, как они разоружили Читинскую Красную гвардию. 2-й Читинский полк тоже идет с Кавказа со своими старыми командирами.

— Ваши сведения устарели, господин барон, — сказал только что вошедший хорунжий Власьевский. — Из Иркутска телеграфируют, что казаки второго Читинского полка арестовали командира полка Силинского, его помощника есаула Темникова и некоторых других офицеров. Командиром полка избран какой-то Жигалин. Вот вам и надежные части. Нет, господа, на фронтовиков нам рассчитывать нечего. Они слишком устали и сейчас никакими калачами обратно на фронт не заманишь.

— Да, Власьевский прав, — сказал Семенов, — это мы учитывали с Керенским. Сейчас с фронтовиками ничего не выйдет. Нужно дать им окончательно разложиться и разойтись по домам, а потом мы их мобилизуем. Да и не может быть, чтобы в них в наших забайкальцах не заговорила казачья кровь. Ведь поймут же они наконец, что с большевиками им не по пути.

— Позвольте, есаул, — вставил прапорщик Эпов, бывший народный учитель, еще не растерявший своих демократических убеждений, — с кем же вы собираетесь воевать, с большевиками или с немцами? Для чего вы набираете отряд?

— Во-первых, не есаул, а господин есаул, — резко обрезал прапорщика барон Унгерн, — не забывайте, что вы не в большевистской России, и извольте соблюдать субординацию. И, во-вторых, что за близорукость? Разве вы не видите, что большевики и немцы одно и то же и поэтому воевать с большевиками, значит, воевать с немцами.

— Бросьте, господин есаул, ваши старые баронские замашки, — вскипел Эпов, — я вам не мальчик и кричать на себя не позволю.

Унгерн вскочил со стула, лицо его нервно задергалось, но тут вмешался Семенов: «Оставьте, господа, не время ссориться, надо дружнее действовать. Время не ждет, большевистская зараза широкой волной разливается по всей России».

В это время в кабинет вбежали несколько полупьяных женщин, таща за руки молодого хорунжего.

— Вот наш атаман, — сказала одна из женщин с густо затушеванными ресницами, села к Семенову на колени, обхватив его за толстую, как у быка, шею.

— Честь имею явиться, господин есаул, — сказал хорунжий.

Семенов резко оттолкнул женщину и быстро встал.

— Колька, откуда? Какими судьбами?

— Бежал от большевиков. Нас прибыла целая партия — полковник Нацвалов, князь Кекуатов и даже генерал Шильников.

— Где Шильников? — резко спросил Семенов. Он хорошо знал умного и хитрого генерала, который может быть ему серьезным конкурентом в борьбе за власть. Шильников пользовался большим влиянием и авторитетом среди казачьего офицерства. Перед Семеновым встала еще одна забота: не повредит ли ему приезд Шильникова? Но он понимал, что в данной обстановке японское покровительство значит больше, чем старшинство в чине.

— Ну, к черту политику, давайте выпьем, господа, выпьем за войну до победного конца, ура! — провозгласил Семенов.

Пили, ели, пьяные целовались…

Унгерн был откровенный монархист и считал, что лозунгом борьбы с Советами должно быть восстановление монархии. Более же умный и азиатски хитрый Семенов говорил, что прямые монархические лозунги сейчас не встретят поддержки масс — не только крестьянства, но казачества. Об этом судил он по возвращении с фронта. Он видел, что разложение царского двора, неудачи на фронте, хозяйственная разруха в тылу, являвшиеся результатом политики царя Николая, были хорошо известны и поэтому идея монархизма не популярна среди народа. Семенов знал, что даже среди офицерства очень распространены либерально-демократические идеи и что некоторые офицеры примыкали к партии эсеров. Учитывая эти настроения, Семенов выступил под лозунгом «защиты Учредительного собрания от большевиков». Под тем же лозунгом объединились вокруг Семенова бежавшие от большевиков офицеры.