Льнов вслед за священником смотрит в окно.

По ту сторону котловины виднеется здание завода. Цеховые витражи из мутного стекла тускло блестят, как пробитый во многих местах стальной панцирь, надетый на черноту. Перед цехом видны залитые смолой цистерны, создающие впечатление, что завод, как умирающий рыцарь, опустился на черные колени.

Высится труба, похожая на сторожевую башню. Дыры зияют в ней как бойницы. Всякое производство несколько лет назад прекратилось, но столько было сожжено за это время, что труба по инерции до сих пор слабо дымится.

От завода тянутся овраги, поросшие бледными цветами. Они по-своему красивы, если бы только ветер не приносил от них гниловатый кладбищенский запах. Промышленные отходы проложили себе мертвые русла на склонах. В них вместо воды медленная как масло жижа, впадающая в небольшие озерца на дне котловины. Вокруг них — никакой растительности, кроме сгнивших на корню, тонких и высохших как кости камышей. Химическая пленка затянула поверхность озер. Когда идет дождь, они тихо шипят и пенятся, вступая в реакцию с водой. Летом в жару там, наверное, не продохнуть от ядовитых испарений. Зимой они практически не замерзают, потому что в них уже нет ничего, что может становиться льдом.

Здание бывшего склада окружено плотным кольцом людей. Смрадные скаты, много лет назад засеянные отходами, словно, наконец, дали всходы человеческим бурьяном. Непонятно, когда они успели подойти. Их около сотни, но постоянно подходят новые группы, занимают свое место на склоне и замирают.

Но не эти люди привлекают внимание Льнова. Он видит косо воткнутый в землю электростолб. Провода, точно стальные тросы, удерживают его, этим он похож на крест соборного купола. На перекладине неподвижно сидит огромное существо. Оно распахивает рваной формы крылья. Перепончатая их изнанка лунно-белесого цвета и покрыта надписями. Конской формы гигантский череп еще носит искаженные человеческие черты мертвого поэта. Глаза его горят бледным гнилостным свечением. Черная слизь струится с крыльев, но не капает на землю, оставаясь внутри сущности, словно это не демоническая плоть сочится, а ветер колеблет мазутный шелк мантии на птичьих плечах трупа.

Льнов пытается прочесть надписи на крыльях, слышит голос священника: «Не читай дактиль на этих птерах!»

У Льнова кружится голова, меркнут глаза, и он чувствует, словно незримая сила пытается одолеть его волю.

Серые тени показываются на вершине котловины. Демон в трупе поэта расселся на столбе-распятии. Трепещущие крылья как полковые штандарты собирают под собой новые отряды.

Льнов разложил на верстаке все имеющиеся боеприпасы. В пистолете оставалось тринадцать патронов. Имелась запасная обойма. К «Хеклер-Кох» было три магазина по тридцать патронов — всего сто восемнадцать. И секира. Как бы сейчас пригодились гранатомет и штуцер. Но гранатомет и стволы четвертого калибра лежали дома, и разве только они… Льнов сидел, обхватив голову руками, и удивлялся, как могло получиться, что он, обладающий сокрушительным арсеналом, вдруг оказался практически безоружным перед этими людьми за стенами здания, безмолвными и неподвижными.

Их вчера еще деревянная безжизненность вдруг сделалась агрессивной, когда в дверях появились Льнов и Нечаев. Толпа двинулась ко входу, медленно переваливаясь, словно шли бревна, а не люди…

Возможно, еще вечером можно было прорвать окружение. Но, ослабленный сотрясениями, Льнов все равно был не в силах пробиться через этот заслон. К утру он почувствовал себя лучше, чего нельзя было сказать о священнике.

Цыбашев так и не сомкнул глаз, рана в ноге все больше давала о себе знать. Он стоял возле окна и видел, как в сумерках, потом при свете луны стекались к котловине новые отряды.

На рассвете Льнов подошел к священнику:

— Растревожили осиное гнездо… Знаешь, кто эти?

По склону спускалась очередная колонна — десять рядов по пять человек. Всех отличала одинаковая бесноватость лиц.

— Пятидесятники, — сказал Цыбашев. — Видишь, рядом с адвентистами заняли место.

Адвентисты стояли небольшими группами по семь человек.

— А вон те, которые закрытыми ртами воют?

— Лжехристовы трезвенники. Чуриковцы и колосковцы. Они сейчас жуткую муку адова похмелья испытывают. Они умереть пришли.

— А это физкультурники? Со свистками на шеях…

— Иеговисты. У них не свистки, а распятия такой формы. Они верят, что Христа на столбе распяли.

На дальнем фланге он увидел многочисленную группу в черных сутанах, возглавляемую жуткого вида слепцом, в котором Льнов узнал подстреленного им у рериховского фонда сатаниста. Ослепшее лицо юноши покрывали грубые шрамы, похожие на металлические швы, словно лицо не сшили, а сварили из различных кусков кожи. Отсутствие глаз не мешало ему командовать своим отрядом и найти место на склоне.

Котловина собрала не меньше нескольких тысяч. А сколько их еще стояло там, на вершине? Они принадлежали к разным сектам, подчас враждебным друг другу. Pasternak объединил всех. Отряды не смешивались и действовали слаженно, руководимые волей крылатого демона. Создавалось впечатление, что нелюди из одной секты просто не замечают присутствия остальных. Может, они не видели даже своих товарищей, управляемые каждый своей индивидуальной нитью, тянущейся от сердца к Pastoru.

Взошло солнце, туман чуть поредел, но теплее не стало. Испарения озер как термические фильтры остужали солнечный свет. Зловеще шелестели жухлые стебли на склонах. Затем пространство котловины словно накрыли колпаком из мутного стекла, затих ветер, и плотным пологом нависла незыблемая тишь.

При взгляде на Сущность Льнов вдруг понял, что случайный оптический обман усадил ее на электростолб, совпадающий по зрительной линии с трубой завода. Ракурс из соседнего окна показывал, что Pasternak расселся на далекой трубе, и Льнов содрогнулся, подумав о гигантских размерах демона.

— Скоро начнется… — сказал священник.

Льнов повернулся к Любченеву:

— Сколько у тебя пуль к рогатке?

— Два полных кармана… — тихо сказал Любченев.

— И больше ничего, никакой бомбы?

— Н-нет, — запинаясь ответил Любченев, глядя в пол, — вы… ты не говорил, что нужно… Есть одна, еще не готова…

Но Льнов уже повернулся с вопросом к Нечаеву и не слышал последних слов Любченева.

— Я всегда руками справлялся. Или вот — кистень. У меня в шар серебро залито, для тяжести… — сказал Леха.

— А ты что думаешь? — Льнов посмотрел на Цыбашева. — Чем будешь отбиваться?

— Осталось несколько копий. Можно в подвал за книгами сходить, я успею еще пару обточить…

За стенами пронесся вдох многотысячной толпы. Льнов и Нечаев кинулись к окнам. Обозримое пространство котловины дрогнуло, приблизившись на шаг к зданию. Войско Pasternaka двинулось на штурм.

— Поздно копия делать! — крикнул Льнов. — Есть еще какие-нибудь входы в дом?

— Нет, — собравшись с силами, ответил священник, — только один. И дверь входная железная. Стены здесь крепкие…

— Внизу из бетона, а верх из кирпича, — отозвался Леха. Он успел сбегать вниз и раздобыть лопату с обломанным черенком.

— Мы не должны подпускать их близко, — Льнов перевел «Хеклер-Кох» на одиночную стрельбу, — дверь хоть и прочная, но в рыхлой стене недолго продержится!

Нечаев подошел к верстаку, обтер тряпкой лопату от налипшего песка и включил точильный станок. Вначале туго, а потом все убыстряясь, завращалось колесо, сверкая алмазным вкраплением. Нечаев подставил стальную кромку под камень. Посыпались оранжевые искры, взвыла сталь, словно от радости, что ей уготован не только копательный труд, но и битва.

Часто защелкал маленький «Хеклер-Кох». Шесть человек первой шеренги повалились на землю. Любченев достал рогатку и вложил заряд, прицелился. Хлопнула тетива. Взрыв словно выщипнул из груди нелюдя красные, с ребрами, ломти, раскидал их.