Особенно умиляло в этих сентенциях скромное словосочетание «даже у меня».

Серьезные поэты смеялись над Сергеевым, друзья считали его чокнутым, и только некоторые по доброте душевной соглашались подолгу слушать его стихи и даже хвалили их, чтобы зря не обижать человека.

Этих некоторых он как раз и считал настоящими знатоками поэзии.

Однако до катастрофы все эти странности держались в некоторых рамках, которые позволяли общаться с поэтом Сергеевым без эксцессов. Но после туманно ночи с головой у него стало совсем плохо – и не только в переносном смысле, но и в прямом, поскольку он стал завиваться и бредить на тему пластической операции, которая должна превратить его курносый нос в истинно пушкинский.

С пластическими операциями в голодающей Москве были трудности, а поэта тем временем преследовали еще и беды другого рода. Глобальный интернет рухнул в ту же самую туманную ночь, внутримосковский интернет продержался после этого считанные недели, а потом не стало энергии для серверов и сеть накрылась окончательно. А между тем, это была единственная среда, где поэт Сергеев мог публиковать свои творения.

Исчезновение интернета означало для Сергеева потерю читателя и следовательно – впадение в полное ничтожество, ибо литератор, которого никто не читает – это никакой не литератор.

Это обстоятельство подействовало на Александра Леонидовича особенно болезненно – до такой степени, что он даже вызвал на дуэль председателя московского пен-клуба, который отказал Сергееву в материальной помощи. Правда, в тексте вызова Сергеев всюду называл председателя пен-клуба «господином Дантесом», и тот счел возможным уклониться от дуэли на этом основании, поскольку на самом деле его звали иначе.

Друзья, между тем, недоумевали, чего добивался Сергеев, посылая этот вызов. То ли он хотел, чтобы председатель пен-клуба убил его, как Дантес Пушкина, то ли наоборот, он хотел отомстить за Пушкина, убив председателя, как Дантеса.

В старые добрые времена поэта Сергеева могли бы упрятать после этой выходки в психушку, но в те дни, когда это происходило, из психушек, наоборот, выпускали всех, кроме самых опасных буйных сумасшедших, потому что в больнице их было нечем кормить.

Сергееву тоже было нечего есть, но с голоду он не умер. Его друзья завели дачу, и хотя сам поэт не пошевелил пальцем о палец ради урожая, он получил свою долю из общего котла.

И непосредственно вслед за этим разродился новой идеей. Он высказал мысль, что настоящий поэт должен быть помещиком и иметь много земли и крепостных. Тогда ему не придется заботиться о хлебе насущном, и он сможет отдать все силы творчеству.

Друзей несколько покоробила такая постановка вопроса – получалось, что они для поэта Сергеева чуть ли не крепостные. Того и гляди, он их пороть начнет. Однако друзья и на этот раз смолчали, ибо обижаться на больных и убогих – грех.

Но поэт сам заметил, что к нему относятся, как к больному и убогому, и обиделся на лучших друзей смертельно.

И тут ему повезло. Круг знакомств его знакомых был достаточно широк, и через эти связи поэт сошелся с компанией девушек легкого поведения. Причем не каких-нибудь, а бывших пэтэушниц, которые в голодное время нашли применение своим природным достоинствам, да так и остались в этой рыночной нише, устояв в жесткой конкурентной борьбе.

Девушки, которые всегда считали, что настоящая поэзия – это тексты попсовых песен, приняли творчество поэта Сергеева с восторгом, не знающим границ. Тем более, что выглядел он весьма импозантно – вылитый Пушкин, только курносый и с оттопыренными ушами. К тому же девушкам по приколу сказали, что этот поэт – гений, и они поверили. Все в точности так, как говорил сам Сергеев про настоящего Пушкина.

Юные куртизанки охотно слушали Сергеева, подкармливали его и главное – спали с ним, так что поэт впервые за долгие годы смог почувствовать себя Пушкиным не только днем, но и ночью. В интеллигентской среде он почему-то никак не мог найти себе партнершу – очевидно, потому что стихи его дам не прельщали, а больше ничего он им предложить не мог.

Но самое интересное началось позже, когда девочки из этой компании оказались в почетном эскорте Бориса Шамшурина по прозвищу Шаман в дни его исторической встречи с Варягом. Подарок гостю от принимающей стороны.

И эти девчонки во время прощального банкета в кабаке познакомили Шамана с величайшим гением современности, новым Пушкиным – Александром Сергеевым. Или Сергеевичем, как он сам отрекомендовался.

По части поэзии Шаман был примерно таким же специалистом, как и пэтэушницы, или даже круче – где-то на уровне детсада. То есть имя Пушкина он слышал, а вот стихов его читать не довелось. Но раз ему сказали, что перед ним живой гений – то как же не уважить гения.

Понты дороже денег.

И за рюмочкой чистой, как слеза, водки новоявленный Александр Сергеевич поведал Шаману о своей мечте – стать помещиком и владеть землей и крепостными. А Шаману как раз понты ударили в голову, и ему показалось хорошей идеей иметь у себя в хозяйстве величайшего гения современности. И даже если его таланты сильно преувеличены – одной его морды хватит, чтобы Шаман мог перед всеми щегольнуть своим приобретением: вот, мол, смотрите кто у меня есть. Целый Пушкин.

Оттопыренные уши за бакенбардами не видно, зато всем сомневающимся можно предъявить стихи. И пусть кто-нибудь попробует вякнуть, что они плохие – да Шаман за своего кореша-поэта любого в порошок сотрет.

В общем, тяпнули по второй и ударили по рукам. Земли у Шамана сколько угодно, и крепостные тоже не в дефиците.

И когда на следующий день Шаман отплывал к себе в Шамбалу на катере с мотором и с топливом, поэт, пьяный вдребезги, спал на корме, а рядом с ним примостилась самая красивая из девушек легкого поведения, которой было клятвенно обещано, что она будет не крепостной, а исполняющей обязанности Натальи Гончаровой или на худой конец Анны Керн.

Правда, история умалчивает, катались ли упомянутые дамы с Пушкиным на лодке в обнаженном виде по Москве-реке. Скорее всего, нет. А вот исполняющая обязанности вольготно устроилась у борта катера, нагая, как богиня любви Афродита в час выхода из пены морской.

Обнаженные валькирии стояли на коленях со связанными за спиной руками. Эта поза уже стала привычной для них за последние дни. Даже ощущение жгучего стыда – не от наготы, а от беспомощности – притупилось и уступило место апатии.

Казалось, им было уже даже все равно, что решит хозяин их судьбы Шаман, восседающий на троне, который представлял собой огромный невыкорчеванный пень.

Казалось, дереву, от которого остался этот пень, должно было быть лет пятьсот, но на самом деле всему этому лесу не было еще и года. Он появился после катастрофы, но деревья за считанные недели или в худшем случае месяцы достигали таких размеров, словно росли на этом месте десятки и сотни лет. Дело, которое разбирал Шаман, сидя на пне, было сложным, несмотря на то, что Пантера на разборку не явился, а его люди не стали отстаивать своего права казнить или миловать пленников, волею судьбы попавших в их руки. Они хотели только одного – чтобы за ними признали право собственности на этих пленников.

Пантеровцы были готовы клятвенно пообещать, что не станут казнить уцелевших валькирий. Больше того – они были согласны продать пленниц по разумной цене. И протестовали только против претензий Клыка и Караванщика на бесплатную долю добычи.

Клык и Караванщик, между тем, утверждали, что Пантера со своими людьми нарушил договор, тройственное соглашение между ним, Клыком и Шаманом, и как следствие, ни сам Пантера, ни его люди не имеют никаких прав на эту добычу.

На этот спор наложилось еще одно обстоятельство. Когда пленниц вели в ставку Шамана, на конвой напал другой отряд валькирий. Это были девушки, которые потерялись в лесу в ночь грибного дурмана, потом собрались вместе и каким-то образом узнали, что их подруги попали в беду.