— Благодарю вас, сэр, за вашу услугу, — сказал юноша, — но вот человек, который позаботится обо мне и избавит вас всех, джентльмены, от дальнейших хлопот.

Вся группа с удивлением повернула головы: в дверях залы стоял старый индеец Джон Чингачгук.

Одежда Великого Змея, или, как его называли здесь колонисты, Джона могикана, или просто индейца Джона, представляла смесь индейского костюма с европейским. Несмотря на сильный холод, голова его была обнажена; впрочем, ее защищали густые, длинные черные волосы, не только закрывавшие лоб, но и свешивавшиеся по щекам, как-будто он хотел этим покрывалом скрыть скорбь об ушедшей славе. Его лоб был высок и широк, но той формы, которая называется римской, рот большой, с плотно сжатыми губами, выразительный и характерный, с белыми и крепкими, несмотря на семьдесят лет, зубами. Полный подбородок слегка выдавался вперед, а по выдающимся квадратным скулам можно было безошибочно определить его расу. Глаза его были невелики, но их черные зрачки, всматривавшиеся в другой конец залы, горели, как два уголька.

Убедившись, что группа, столпившаяся вокруг молодого человека, заметила его, могикан сбросил с плеч одеяло, повисшее вдоль его ног на поясе из древесной коры, охватывавшем талию.

Достоинство и независимость его осанки, когда он медленно шел по длинной зале, поразили зрителей. Его плечи и туловище до талии были обнажены, на груди висела на кожаном шнурке среди многочисленных рубцов серебряная медаль с изобряжением Вашингтона. Плечи его были широки, но руки, будучи сильными и пропорциональными, не обладали, однако, мускулатурой, которую развивает физический труд. Медаль была его единственным украшением, хотя огромное отверстие в ушных раковинах, отвисавших почти на два дюйма, показывало, что он носил и другие в былые дни. В руке он держал корзиночку из ясеневых прутьев, причудливо раскрашенную черной и красной красками.

Когда он приблизился к группе, все расступились, чтобы индеец мог подойти к охотнику. Он, однако, ничего не сказал, но стоял, устремив сверкающие глаза на плечо молодого человека, а затем пристально взглянул на судью. Мармадюк был немало удивлен неожиданной переменой в обращении индейца, обыкновенно спокойного и почтительного. Однако он протянул ему руку и сказал:

— Добро пожаловать, Джон! Этот молодой человек высокого мнения о твоем искусстве. Он, кажется, желает, чтобы ты лечил его рану вместо нашего доброго друга, доктора Тодда.

Могикан заговорил довольно правильным английским языком, но низким, монотонным, гортанным голосом:

— Дети Микуона[9] не любят вида крови, а между тем Молодой Орел поражен рукой, которая не должна была бы делать ему зло.

— Могикан! Старый Джон! — воскликнул судья. — Неужели ты думаешь, что моя рука когда-нибудь проливала добровольно человеческую кровь? Стыдись, стыдись, старый Джон!

— Злоба овладевает иногда самым лучшим сердцем, — возразил Джон; — но мой брат говорит правду, его рука никогда не отнимала жизни, нет! Даже когда английские войска окрасили воды кровью его народа.

— Конечно, Джон, — сказал мистер Грант очень серьезно. Какая причина могла бы заставить судью Темпля обидеть этого юношу, который ему незнаком, и от которого он не может ожидать ни вреда, ни пользы?

Джон выслушал пастора, а затем протянул руку и сказал с энергией:

— Он невиновен, мой брат не сделал этого.

Мармадюк принял протянутую руку с улыбкой, показывавшей, что как ни был он поражен этим подозрением, однако, не сохранил раздражения. Раненый юноша с видимым интересом посматривал то на своего краснокожего друга, то на судью. Только после рукопожатия, означавшего примирение, Джон приступил к исполнению обязанности, для которой явился. Доктор Тодд не выразил неудовольствия по поводу этого нарушения его прав, но предоставил действовать новому лекарю с выражением, говорившим о готовности уступить капризу своего пациента теперь, когда важнейшая часть работы совершена так успешно и остаются только пустяки, которые может исполнить любой ребенок. Это именно он и шепнул на ухо мосье Лекуа:

— Хорошо, что пуля была извлечена раньше, чем пришел индеец, а перевязать рану сумеет всякая старая баба. Кажется, этот молодой человек живет вместе с Джоном и Натти Бумпо, а всегда следует уступать капризу пациента, насколько это совместимо с благоразумием, мосье!

— Безусловно! — возразил француз. — Вы очень искусны в операциях, мистер Тодд! Конечно, всякая старая леди может закончить то, что вы так искусно начали.

Но Ричард в глубине души питал большое почтение к познаниям могикана, особенно в залечивании ран. Томимый своим вечным желанием участвовать в чужой славе, он подошел к индейцу и сказал:

— Здорово, здорово, могикан! Здорово, дружище! Я рад, что вы пришли, пусть ученый хирург, вроде доктора Тодда, режет тело, а туземец залечивает раны. Помните, Джон, как мы вправили мизинец Натти Бумпо, который он вывихнул, свалившись со скалы, когда хотел поднять куропатку? Я никогда не мог решить, кто, собственно, из нас убил птицу: он выстрелил первый, и птица упала, но поднялась снова, когда выстрелил я. Натти говорил, что я не мог убить ее, потому что дыра была слишком велика для дроби, а он стрелял пулей; но мое ружье не разбрасывает, и когда я стрелял в доску, то пробивал одну большую дыру: дробь сливалась в пулю. Не помочь ли вам, Джон? Вы знаете, что я понимаю в этих вещах!

Могикан терпеливо выслушал это обращение, и когда Ричард окончил, протянул ему корзинку с лекарствами, давая понять жестом, что он может держать ее. Джон был совершенно доволен этой ролью и впоследствии всегда рассказывал:

— Доктор Тодд и я вырезали пулю, а я и индеец Джон перевязывали рану.

Могикан не заставил пациента проявлять нетерпение, так как пришел совершенно готовым к своему делу. Он присыпал рану толченой корой, смешанной с соком какого-то растения, и быстро перевязал ее.

Пока Джон перевязывал рану, Эльнатан внимательно рассматривал содержимое корзинки могикана, которую Джон, желая поддержать конец бинта, сунул в руку доктору. Последний нашел в ней различные травы и куски коры и совершенно хладнокровно спрятал в карман несколько образчиков. Заметив, что Мармадюк следит за его движениями, он шепнул на ухо судье:

— Нельзя отрицать, судья Темпль, что туземцы обладают практическими сведениями в лечении второстепенных болезней. У них эти вещи передаются из поколения в поколение. Я возьму эти образчики с собой и анализирую их. Если они не годятся для лечения ран, то могут оказаться полезными против зубной боли, или ревматизма, или каких-нибудь других заболеваний. Никогда не следует пренебрегать случаем чему-нибудь научиться, хотя бы от индейца.

Приложив кору, могикан передал Ричарду иголку и нитку, чтобы зашить бинт, так как этими орудиями он владел плохо, а сам, отступив немного в сторону с приличной важностью, ждал, пока тот кончит дело.

— Дайте мне ножницы, — сказал Ричард, зашив бинт, — дайте мне ножницы, так как осталась нитка, которую нужно отрезать, иначе она может попасть под перевязку и вызовет воспаление в ране. Посмотрите, Джон, я поместил корпию между двумя бинтами. Конечно, кора лучше для тела, но корпия не допустит до раны холодного воздуха. Если какая-нибудь корпия поможет ему, то именно эта; я сам щипал ее и я не откажусь щипать корпию для кого бы то ни было в поселке. Мне ли не знать, как это делается! Ведь мой дед был доктор, и мой отец имел природную наклонность к медицине.

— Вот ножницы, сквайр, — сказала Ремаркабль. — Честное слово, вы зашили эти лоскутки не хуже любой женщины.

— Не хуже любой женщины! — с негодованием отозвался Ричард. — Да разве женщины что-нибудь понимают в подобных вещах? Ну-с, молодой человек, теперь все хорошо! Картечь была вынута мастерски, хотя мне, как участнику, быть может, и не следовало бы говорить это, а рана перевязана превосходно. Вы скоро поправитесь; хотя, дергая моих лошадей, вы рисковали вызвать воспаление в плече, но оно заживет, заживет. Вы, должно быть, порядком растерялись и не привыкли обращаться с лошадьми, но я извиняю этот случай ради вашего намерения; без сомнения, вы действовали с наилучшими намерениями. Ну, теперь все ладно!