Натти, по-видимому, покорился своей судьбе, так как понурил голову и молча последовал за констэблем. Толпа расступилась, чтобы пропустить подсудимого, и когда его высокая фигура исчезла за дверями суда, почти все бросились за ним к месту наказания.

Древние наказания еще сохранялись в то время в штате Нью-Йорк. Столб, к которому привязывали приговоренных плетьми, с его неизменными колодками, были обычными орудиями «правосудия». Эти остатки старых времен помещались на площади, перед тюрьмой, на страх злоумышленникам. Натти следовал за констэблем, понурив голову, с покорностью человека, сознающего бесполезность сопротивления, а жители толпились вокруг него, выражая на своих лицах живейшее любопытство. Один из констэблей приподнял верхнюю часть колодок и указал на углубления, в которые старик должен был положить ноги.

Не возражая ни слова, Кожаный Чулок спокойно уселся на землю и безропотно предоставил вложить свои ноги в отверстия колодок, хотя все-таки окинул взглядом окружающих, ища сочувствия, как это свойственно человеку в минуты страдания.

Если он не встретил прямых выражений сожаления, то не заметил и злорадства, не услышал ни единого оскорбительного слова. Настроение толпы было внимательное и сдержанное.

Констэбль готовился опустить верхнюю доску, когда Бенджамен, протискивавшийся к самым колодкам, сказал сердитым тоном, как будто отыскивая предлог завести ссору:

— Какая польза, мистер констэбль, сажать человека в эти колодки? Ведь они не мешают ему тянуть грог и не оставляют рубцов на его спине. На кой же прах это проделывается?

— По приговору суда, мистер Пенгвильян, и на основании закона, я полагаю.

— Да, да, я знаю, что есть такой закон. Но какой от него прок, спрашиваю я вас? Ведь это пустяки: продержать человека за ноги на какие-нибудь две стклянки.

— Так это пустяки, Бенни Помпа, — сказал Натти, бросая грустный взгляд на дворецкого, — это пустяки — выставить семидесятилетнего старика напоказ толпе, точно ручного медведя! Это пустяки — посадить старого солдата, который служил в войне пятьдесят шестого и имел дело с неприятелем в семьдесят шестом, в колодки, на площади, где мальчики могут показывать на него пальцами, а потом колоть ему глаза до самой смерти! Это пустяки — приравнять честного человека к лесным зверям?

Бенджамен сердито обвел глазами толпу и, если бы заметил насмешку на чьем-нибудь лице, то, без сомнения, немедленно завел бы ссору, но, встречая всюду спокойные или сочувствующие взгляды, он кончил тем, что уселся рядом с охотником, положил ноги в свободные выемки колодок и сказал:

— Теперь опускайте, мистер констэбль, опускайте, говорят вам. Если тут есть человек, который желает поглазеть на медведя, то пусть глазеет, будь он проклят! Он увидит двух медведей и в том числе такого, который умеет не только рычать, но и кусаться.

— Но я не получил приказа посадить вас в колодки, мистер Помпа! — воскликнул констэбль. — Уходите и не мешайте мне исполнять мою обязанность.

— Вы получили приказ от меня. Надеюсь, я имею право распоряжаться собственными ногами? Стало быть, опускайте, и я посмотрю, посмеет ли кто-нибудь скалить надо мною зубы!

— Ну, что ж, если человек добровольно желает сесть в колодки, то я не вижу, почему мне не исполнить его желания, — сказал констэбль, смеясь и опуская верхнюю доску.

Он вовремя сделал это, так как желание, выраженное Бенджаменом, развеселило толпу, которая вовсе не считала нужным сдерживать это веселое настроение. Раздраженный смехом, дворецкий рванулся было из колодок с очевидным намерением затеять драку, но ключ уже повернули, и все его усилия остались тщетными.

— Послушайте, мистер констэбль, — крикнул он, — выпустите меня на минутку. Я покажу этим молодцам, что значит смеяться надо мной.

— Нет, нет, вы уселись в них добровольно, — возразил констэбль, — и не можете выйти, пока не пройдет время, назначенное судьей для арестанта.

Бенджамен, убедившись, что все его угрозы и усилия остаются тщетными, решил запастись терпением, как и его сосед, и уселся поудобнее рядом с Натти с презрительным выражением на своей круглой физиономии. Когда его взволнованные чувства несколько успокоились, он обратился к товарищу по колодкам и принялся утешать его, как умел.

— В конце концов, мистер Бумпо, если смотреть на вещи здраво, то это чистые пустяки, — сказал он. — Я знал на «Боадицее» очень хороших ребят, которым приходилось сидеть в колодках из-за всякого вздора, из-за того, например, что человек, забыв, что уже получил свою порцию грога, пропускал вторую. Это, изволите видеть, все равно, что стоять на двух якорях, положив один против прилива, а другой против отлива, или в ожидании перемены ветра, при мягком грунте, когда места довольно, чтобы дрейфовать с якорей. Да, так я видел не одного молодца, который оказался, как я вам уже объяснял, ошвартованным с кормы и с носа, так что он не мог бы даже поворотить на другой галс, да еще с кляпом в пасти по всему траверсу.

Охотник, по-видимому, оценил добрые намерения Бенджамена, хотя ничего не понял в его красноречии. Он поднял голову, попытался улыбнуться и сказал:

— Что вы говорите?

— Я говорю, что это ничего не значит. Маленький шквал, который налетел, тряхнул судном и пошел себе дальше, — продолжал Бенджамен. — Для вас, при таком длинном киле, это, должно быть, чистые пустяки, у меня же нижние шпангоуты коротковаты, так что трудно сохранить устойчивость. Да это не велика важность, мистер Бумпо! Вот снимемся с якоря, и будь я проклят, если не пойдем вместе в плавание за бобрами. Я не мастер действовать ружьем, но могу носить дичь или ловить ее в тенета, и если вы так же ловко действуете ими, как острогой, то наше плавание будет короткое. Я подвел счеты со сквайром Джонсоном сегодня утром и напишу ему, чтобы он вычеркнул меня из списка, пока наше плавание не кончится.

— Вы привыкли жить с людьми, Бенни, — уныло сказал Кожаный Чулок, — лесная жизнь будет слишком тяжела для вас, если…

— Ничуть, ничуть! — воскликнул дворецкий. — Я не из тех молодцов, что плавают только при попутном ветре, мистер Бумпо! Уж если я нашел друга, то не отстану от него, изволите видеть, вот, например, сквайр Джонс — хороший человек, и он мне мил, как новый бочонок рома мистрис Холлистер.

Буфетчик замолчал, взглянул на охотника, подмигнул ему и, изобразив на своем лице усмешку, прибавил вполголоса:

— Я вам говорю, мистер Кожаный Чулок, ром хоть куда, и освежителен, и горячителен — не чета голландскому. Не послать ли нам за ним? У меня ноги сводит в этих колодках, так что не мешает полечиться!

Натти вздохнул и обвел взглядом толпу, которая уже начала расходиться. Он рассеянно взглянул на Бенджамена, но ничего не ответил. Глубокое волнение, казалось, заглушало все его чувства и делало печальным его изборожденное морщинами лицо.

Дворецкий собирался поступить по старинному правилу: молчание — знак согласия, когда Гирам Дулитль, в сопровождении Джотэма, появился на площадке и направился к колодкам. Он прошел мимо Бенджамена и остановился на безопасном расстоянии против Кожаного Чулка. Встретив его пристальный взгляд, он невольно съежился, испытывая какую-то странную неловкость, но собрался с духом, взглянул на небо и сказал развязным тоном, точно встретился с приятелем:

— Хоть бы капля дождя, похоже на то, что будет засуха.

Бенджамен доставал в эту минуту деньги из кошелька и не заметил, как подошел Гирам, а Натти отвернулся с глубоким отвращением. Это только подзадорило Гирама, который, после коротенькой паузы, продолжал:

— Облака имеют такой вид, словно в них нет ни капли воды, а земля совсем растрескалась от жары. По-моему, нам грозит неурожай, если дождь не пойдет на днях.

Гирам произносил эти слова холодным, насмешливым тоном, как будто говорил своему злополучному противнику: я действовал на законном основании. Старик не выдержал:

— Тебе ли ждать дождя от облаков, — крикнул он с негодованием, — когда ты заставляешь стариков, больных и бедных лить слезы! Ступай, ступай прочь! Зло гнездится в твоем сердце. Уходи! У меня тяжело на душе, и твой вид будит в ней горькие мысли.