— Вооруженный силой закона, мистер Бумпо, — с важностью возразил судья, — бдительный чиновник может предупредить много злоупотреблений, благодаря которым дичь уже сделалась редкой. Я надеюсь дожить до того дня, когда права владельца на дичь будут так же уважаться, как его права на землю.

— Ваши права и ваши фермы — все это новые выдумки, — отвечал Натти, — притом закон должен быть равным для всех, а не помогать одному во вред другому. Недели две тому назад я подстрелил оленя и хотел выстрелить в него еще раз, но пока заряжал ружье, он перескочил через изгородь, а я не мог перелезть через нее, и олень ушел. Спрашивается, кто мне заплатит за него? Не будь изгороди, я успел бы дать по нему еще выстрел и убил бы его, потому что никогда еще не бывало, чтобы я три раза стрелял по зверю. Нет, нет, судья, не охотники, а фермеры виновны в том, что дичь стала редка.

— Дичи теперь не бывать столько, сколько во время старой войны, мистер Бумпо, — сказал майор, внимательно слушавший среди клубов дыма, — но земля существует не для дичи, а для людей.

— Я думаю, майор, что вы друг справедливости и права, хотя частенько бываете в большом доме. Скажите же, разве не тяжело человеку, когда законы отнимают у него возможность честно добывать свой хлеб? Да если еще вспомнить, вдобавок, что, будь соблюдена справедливость, он мог бы охотиться и ловить рыбу в любой день недели на самой лучшей расчистке, если бы ему вздумалось.

— Я понимаю вас, Кожаный Тшулок, — отвечал майор, уставив на охотника свои черные глаза, — но ви не бивали такой благоразумный, чтобы видеть вперед.

— В голову не приходило, — угрюмо ответил охотник и погрузился в молчание.

— Судья начал рассказывать нам что-то о французах, — заметил Гирам после продолжительной паузы.

— Да, сэр, — сказал Мармадюк, — французская революция продолжается.

— Чудовищно! — пробормотал мосье Лекуа, судорожно заерзав на стуле.

— Провинция Вандея наводнена республиканскими войсками, и восстание подавлено. Вероятно, мосье Лекуа знаком с этой провинцией и может сообщить нам о ней что-нибудь.

— Нет, нет, нет, мой дорогой, — возразил француз скороговоркой, делая растерянный жест правой рукой и закрывая левой глаза.

— В последнее время было много сражений, и республиканцы почти всегда остаются победителями. Я, впрочем, не жалею, что они отняли Тулон у англичан, потому что за ними все права на эту крепость.

— О-о-о! — воскликнул мосье Лекуа, вскакивая и в волнении размахивая обеими руками.

Несколько мгновений француз бегал по комнате, издавая бессвязные восклицания. Затем он бросился вон из комнаты и побежал в свою лавочку, размахивая на бегу руками. Уход его не вызвал удивления, так как все уже привыкли к его странностям. Майор Гартман расхохотался и, подняв кружку, сказал:

— Француз с ума сошел, но ему нетшего пить, он пьян от радости.

— Французы — хорошие солдаты, — заметил капитан Холлистер, — они много помогли нам при Йорктоуне, и хотя я мало знаю о движениях войск, но думаю, что без их помощи Вашингтону не удался бы поход против Корнваллиса[15].

— Ты правду сказал, сержант, — подтвердила его супруга, — и я желала бы, чтобы ты всегда говорил ее. Французы — храбрые ребята и бравые кавалеры. Помню, тащилась я со своей тележкой, когда вы были в авангарде, и повстречала полк французских джентльменов; они живо разобрали у меня весь запас. Вы спросите, заплатили ли? Еще бы нет, и все звонкими кронами; этих дурацких американских бумажонок у них и в помине не было. Но как бы то ни было, французы платили чистым серебром. Притом, когда с ними имеешь дело, то из пяти стаканов один остается в твою пользу, потому что они никогда не осушают стакана до дна, а всегда оставят сколько-нибудь. А ведь это выгодная торговля, судья, когда платят хорошо, а требуют мало.

— Конечно, мистрис Холлистер, — ответил Мармадюк. — Но куда девался Ричард? Он присел было на минутку и тотчас исчез, и так долго не возвращается, что я боюсь, не замерз ли он где-нибудь.

— Не бойся, кузен Дюк, — воскликнул Джонс, появляясь в дверях. — Работа согреет в самую морозную ночь. Бетти, ваш муж сказал мне, что у ваших свиней сделалась короста; вот я и зашел взглянуть на них и убедился, что он прав. Тогда я сбегал к вашему помощнику, доктор, заставил его отвесить мне фунт разных специй и подмешал в свиное пойло. Готов поставить оленя против белки, что они будут здоровы через неделю. А теперь, Бетти, я не прочь от кружки флипа[16].

— Я знала, что вы его потребуете, — отвечала хозяйка, — он готов и уже вскипел… Любезный сержант, достань-ка кружку… нет, вон ту, самую большую, у огня. Попробуйте, мистер Ричард, и скажите, как она вам покажется.

— Превосходно, Бетти, вы мастерица составлять флип, — ответил Ричард, отхлебнув из кружки и переводя дух. — А, Джон, и вы здесь! Пейте, дружище, пейте! Я, вы и доктор Тодд исполнили сегодня хорошую операцию над плечом того молодца. Дюк, я сочинил песню в ваше отсутствие — выдалась как-то свободная минутка. Слушайте, я вам спою куплет или два, хотя еще не подобрал мотива:

В жизни горя не избегнешь,

Такова судьба! Ну так что же?

Не горюем, Распеваем да пируем…

Все нам трын-трава!

Веселись назло судьбине,

А не то в лихой кручине

Побелеет голова!

— Что скажешь, Дюк? Готов и еще куплет, почти весь, да я не нашел еще рифмы для последней строчки. Как тебе нравится моя песня, старый Джон? Ведь не хуже ваших военных песен?

— Хороша, — сказал могикан, который, осушив кружку, поданную ему хозяйкой, не упускал случая хлебнуть и из круговых кружек майора и Мармадюка.

— Браво, браво, Ритшард! — воскликнул майор, черные глаза которого становились уже влажными. — Брависсимо! Короший песня! Но Натти Бумпо знает лючше. Кожаный Тшулок, спевайте песню, старина! А? Спевайте лесную песню.

— Нет, нет, майор, — возразил охотник, грустно покачивая головой. — Не думал я, что мне придется на своем веку увидеть то, что теперь делается в этих горах, и не до пения мне. Если тот, кому по праву следует быть здесь господином и хозяином[17], принужден утолять жажду снеговой водой, то не пристало тем, которые жили его добротой, веселиться, как будто на свете только солнечный свет да лето.

Сказав это, Кожаный Чулок снова опустил голову и закрыл руками свое загорелое, морщинистое лицо. Переход от крайнего холода к духоте бара и быстрая расправа с флипом привели к тому, что деятельный Ричард уже захмелел. Он протянул кружку с дымящимся флипом охотнику и воскликнул:

— Веселей, старина! Веселей встречайте Рождество! Солнечный свет и лето, — нет, вы слепы, Кожаный Чулок, надо было сказать: лунный свет и зима. Откройте глаза и наденьте очки…

Веселись назло судьбине,

А не то в лихой кручине

Побелеет голова.

— Послушайте-ка, старый Джон затянул песню. Какой ужасный вой — индейские песни! Они совсем не умеют петь по нотам!

Пока Ричард болтал и пел, могикан затянул унылую, однотонную песню, покачивая в такт головой и туловищем. Он произносил какие-то слова на своем родном языке, понятным только ему и Натти. По временам его голос повышался до резкой, пронзительной ноты, затем снова падал до низких, дрожащих звуков.

Гости, сидевшие на задних скамьях, разбились на группы, толковавшие о разных предметах, главным образом о лечении свиней от чесотки и о проповеди пастора Гранта. Доктор Тодд объяснял Мармадюку свойства раны, полученной молодым охотником.

Могикан продолжал петь, лицо его под черными косматыми волосами приняло мало-помалу свирепое выражение, голос раздавался все громче, так что присутствующие должны были прекратить разговор. Охотник поднял голову и ласково обратился к вождю на делаварском языке.