Сказав это, она пошла к воротам с Луизой, которая несколько раз обернулась, прежде чем они вышли на улицу.

— Я боюсь, Елизавета, что мы обидели мистера Эдвардса, — сказала она. — Он все еще стоит на том месте, где мы его оставили. Может быть, он считает нас гордыми.

— И не ошибается! — воскликнула мисс Темпль, словно пробуждаясь от глубокой задумчивости.

А Эдвардс все еще сохранял ту позу, в которой его видела Луиза. Наконец он встрепенулся, пробормотал несколько неясных слов, вскинул удочку на плечо и, выйдя за ворота, быстро спустился к берегу озера. Он сел в легкий челнок и, схватив весла, принялся грести по направлению к хижине Кожаного Чулка. Под влиянием физической работы мысли его приняли иное направление, и когда он поравнялся с кустарниками, которые росли перед хижиной Натти, то почти успокоился.

Причалив к берегу, молодой человек внимательно осмотрелся кругом, поднес ко рту небольшой свисток и издал протяжный, резкий свист, отозвавшийся в горах. На этот сигнал собаки Натти ринулись из конуры, стараясь оборвать ремни, которыми были привязаны, и поднялся жалобный вой.

— Смирно, Гектор, смирно, — сказал Оливер, снова прикладывая к губам свисток и издавая еще более пронзительный свист. Никакого ответа не было; собаки, услыхав его голос, вернулись в конуру.

Эдвардс выскочил на берег, вытянул на него передний конец лодки и пошел к хижине. Он развязал затвор, вошел и затворил за собой дверь; все снова погрузилось в тишину.

Удары молотка слабо доносились через озеро из деревни. Собаки, забравшись в конуру, не подавали голоса, убедившись, что пришел свой человек.

Прошло четверть часа, прежде чем молодой человек вышел из хижины, снова приладил затвор и кликнул собак. Сука бросилась к нему с визгом, как будто прося освободить ее, но старый Гектор поднял морду и громко завыл.

— Эй! Что ты почуял, лесной ветеран? — воскликнул Эдвардс. — Если это зверь, то хищный, если человек, то скверный.

Он поднялся на небольшой холм, заслонявший хижину с юга, и увидел фигуру Гирама Дулитля, которая с необыкновенной быстротою исчезла в кустах.

— Что бы могло понадобиться здесь этому молодцу? — пробормотал Оливер. — Кажется, тут у него нет никакого дела, разве из любопытства: оно ведь свирепствует, как зараза, в этих лесах. Но я приму свои меры, хотя и собаки вряд ли допустят эту мерзкую рожу! — Говоря это, молодой человек вернулся к хижине и дополнил запор небольшой цепью с висячим замком. — Он сутяга и знает, что значит взломать чужой замок.

По-видимому, удовлетворенный этими предосторожностями, Эдвардс вернулся к берегу, спустил челнок на воду и отплыл на озеро.

В Отсего было несколько мест, которые славились хорошим клевом окуней. Одно из них находилось почти напротив хижины, а другое мили на полторы выше нее на той же стороне озера. Оливер Эдвардс направился к первому месту и с минуту колебался, остаться ли здесь, откуда можно было следить за хижиной, или отплыть на другое место, где можно было рассчитывать на более обильную добычу. Обводя глазами озеро, он заметил челнок своих старых товарищей. В нем он увидел могикана и Кожаного Чулка. Это прекратило его колебания, и через несколько минут молодой человек находился в том месте, где удили его друзья, и привязывал свою лодку к челну индейца.

Старики встретили Эдвардса приветливыми кивками, но ни один из них не вынул удочки из воды и не прекратил своего занятия. Привязав лодку, Эдвардс наживил свою удочку и забросил ее в воду, не говоря ни слова.

— Заходили вы в вигвам? — спросил Натти.

— Да, и нашел там все в порядке, только этот плотник и мировой судья, мистер или, как его называют, сквайр Дулитль шатается по окрестностям. Я запер дверь на цепочку, к тому же он такой трус, что, вероятно, побоится собак.

— Хорошего мало в этом молодце, — сказал Кожаный Чулок, вытаскивая окуня и наживляя крючок. — Ему смертельно хочется пробраться в хижину, и он не раз набивался ко мне в гости, но я отваживал его под разными предлогами. Вот что значит иметь много законов! Приходится выбирать подобных людей для их толкования.

— Я думаю, что он больше плут, чем дурак! — воскликнул Эдвардс. — Он водит за нос этого простака, шерифа, и я боюсь, что его нахальное любопытство доставит нам много хлопот.

— Если он вздумает бродить около хижины, то я подстрелю его, — сказал Кожаный Чулок.

— Нет, нет, Натти! Вы должны помнить о законах, — сказал Эдвардс, — иначе вам придется плохо, а это будет печально для нас всех.

— В самом деле, молодец! — воскликнул охотник, бросая на молодого человека дружеский взгляд. — Что ты скажешь, Джрн? Правду я говорю? Разве он не молодец?

— Он делавар, — сказал могикан, — и мой брат. Молодой Орел храбр и будет вождем. Никакой беды не случится.

— Хорошо, хорошо, — нетерпеливо прервал молодой человек. — Не будем больше говорить об этом. Если я не совсем то, чем хотело бы сделать меня ваше пристрастие, то, во всяком случае, я ваш на всю жизнь: в беде и в счастье. Поговорим о чем-нибудь другом.

Старики-охотники повиновались его желанию, которое, по-видимому, являлось для них законом. Некоторое время они хранили глубокое молчание. Каждый занимался своей удочкой. Эдвардс, вероятно, чувствуя, что ему следует заговорить первому, сказал с рассеянным видом:

— Как спокойны и ясны воды озера! Бывает ли оно еще спокойнее, чем теперь, Натти?

— Я знаю Отсего сорок пять лет, — отвечал Кожаный Чулок, — и скажу, что более тихих вод и лучшей рыбной ловли не найдется в стране. Да, да; я жил когда-то в этих самых местах, и весело же мне жилось здесь. Дичи было сколько душе угодно, а охотиться почти некому. Разве забредет иногда охотничья партия делаваров или шайка мошенников-ирокезов. Подальше к западу, на равнинах, жили двое французов, женатых на индейских сквау, а из Вишневой долины приходили иногда на озеро тамошние поселенцы и занимали у меня челнок половить окуней или пеструшек; но вообще это было веселое место, и редко кто меня беспокоил. Джон бывал здесь и знает.

Могикан обратил к нему свое темное лицо и, сделав утвердительный знак рукой, сказал на делаварском языке:

— Эта страна принадлежала моему народу. Мы отдали ее моему брату, Пожирателю Огня, а что дают делавары, того они не отнимают обратно. Соколиный Глаз участвовал в этом совете, потому что мы любили его.

— Нет, нет, Джон, — сказал Натти, — я не был вождем, потому что не готовился к этому и имел белую кожу. Но здесь было славно охотиться, и так бы до сих пор оставалось, если бы не деньги Мармадюка Темпля да не кривые пути закона.

— Но, должно быть, тоскливо было, — сказал Эдвардс, обводя взглядом холмы, где расчистки, одетые золотистой пшеницей, вносили оживление в однообразную картину лесов, — должно быть, тоскливо было одному бродить по этим лесам и холмам, не встречая человека, с которым можно было бы перемолвиться словом.

— Я же вам говорю, что это было веселое место! — возразил Кожаный Чулок. — Да, да, когда деревья начинали одеваться листвой и лед на озере взламывало, это был просто восхитительный край. Я знаю леса уже пятьдесят три года и живу в них постоянно более сорока лет; а до сих пор встретил только одно место, которое мне больше нравится, чем это; да и то, только для глаз, а не для охоты и рыбной ловли.

— Где же это место? — спросил Эдвардс.

— Где? В горах Кестскильса. Я часто ходил туда за волчьими и медвежьими шкурами. Там есть одно местечко, на которое я всегда взбирался, когда мне хотелось посмотреть, как идут дела на свете. Могу сказать, что ради этого не жаль было изорвать мокасины и исцарапать кожу. Вы знаете Кестскильс, так как должны были видеть его с левой стороны, когда плыли вверх по реке из Йорка. Это горы, синие, как небо, а над их вершинами курятся облака, точно дым над головой индейца у костра совета. Есть там Большой Пик и Круглая Гора, которые возвышаются над горами, точно отец и мать среди своих детей. Но то место, о котором я говорю, находится ближе к реке, на верхушке горы, которая несколько отделяется от других; высота ее не меньше тысячи футов, но она вся состоит из множества скал, так что, когда стоишь наверху, то кажется, будто можешь спуститься вниз, прыгая со скалы на скалу.