Обычно я не вмешивалась в споры отца и братьев. Взаимная любовь не позволяла им причинить вред друг другу. Громкая ссора, казалось, доставляла им просто удовольствие. Но упрямства им было не занимать, и, когда ссора выглядела серьезной, я вносила мир в их отношения. Потом я объясняла тому и другому, что считаю правильным.

Но на этот раз я стояла в молчании, дрожа от внутреннего холода. Я знала, что сейчас ни мои слезы, ни просьбы не смогут изменить папины намерения. И в то же время я чувствовала, что правда на стороне Магнуса. Он, как и я, был уроженцем Улля и не особо беспокоился о том, кто нами управляет (шотландцы или норманны), – лишь бы сюзерен был справедлив. На первое место Магнус ставил безопасность наших земель. И вдобавок он говорил чистую правду: Камберленд представлял интерес для королей Англии со времен. Вильяма Первого. Дэвид был сюзереном моего отца, но в то же время только вассалом английской короны.

Как бы отвечая на мои мысли, отец огрызнулся:

– Я не клялся Дэвиду, как королю Шотландии, но я клялся Матильде. А она законная королева.

– Она слишком опоздала со своими требованиями, – холодно ответил Магнус. – Ни одна человеческая рука не сможет стереть святого помазания с чела Стефана. Прав или не прав был архиепископ Кентерберийский, когда увенчал Стефана короной святого Эдуарда, не нам судить. Стефан – король Англии. Никакая клятва Матильде не в силах этого изменить. Она только может лишить нас наших земель, когда Стефан придет сражаться с шотландцами.

– Я поклялся…

– Ты освобожден от этой клятвы верховными священниками Англии! – воскликнул Магнус. – Ведь они тоже клялись, не так ли? Ты ведь не хочешь видеть Матильду на троне?

Отец пожал плечами:

– Какая разница, кто правит Англией? – Если Матильда займет трон, Дэвид снова будет нашим сюзереном. Королевы досаждают нам меньше, чем короли. Здесь нет сокровищ, нет богатых тканей, следовательно, у нас нет причин бояться, тем более что мы поклялись ей еще тогда, когда она не была сильной…

– И поэтому ты объявляешь нас врагами сильнейших! – перебил взбешенный Магнус. – Я тебе говорю, что Матильда никогда не займет трон, а Дэвид никогда не будет владеть севером. Если он ограничится взятием Камберленда, Стефан сможет позволить себе игнорировать это: ведь никто или почти никто не будет там возражать против правления Дэвида. Но Дэвид собирается также покорить Нортумберленд, вот там-то будут сопротивляться и взывать к Стефану. И Стефан придет. Он не отважится начать свое царствование с отказа помочь вассалу, атакованному чужим королем.

Папа, уступая, проворчал, что Магнус прав и с силой ударил ногой чурбан, торчащий из очага. Фонтан искр поднялся до черных балок крыши. Она не могла вспыхнуть, но часть угольков, попавших за каменные плиты, ограждающие огонь, воспламенила сухой тростник. Я затоптала угольки, тлевшие около меня, а слуга бросился тушить остальные.

Отец угрюмо взирал на струйки дыма над угольками, которые затаптывал слуга.

– Я всю жизнь ожидал этого вызова, – наконец произнес папа, – и не повернусь к нему спиной. – Кто знает, – добавил он, пожав плечами, – Дэвид вполне может победить.

Магнус, разозленный словами отца, не ответив, выбежал из зала. Прежде чем слуга закрыл дверь, в гневе оставленную Магнусом распахнутой, я услышала его приказ подать лошадь. Отец не поднимал глаз, чтобы не смотреть ему вслед и не встречаться со мною взглядом. Последнее было доказательством того, что мои опасения не вполне обоснованны: папа знал, что он поступает неправильно, что король Дэвид не может стать победителем.

И он им, конечно, не стал. Все случилось так, как и предвидел Магнус. Король Дэвид вторгся в Нортумберленд, и бароны этих графств воззвали к Стефану о помощи. Когда Стефан штурмом взял север с целью выдворить оттуда шотландцев, король Дэвид понял, что он проиграл, и сдался без битвы.

Не сразу нам довелось испытать горькие плоды этой папиной лояльности.

Когда в марте 1136 года папа вернулся в Улль, он привез несколько тяжелых золотых нарукавников и великолепное ожерелье с рубинами и алмазами, прекрасное, как и все, что носила леди Матильда. Он подарил его мне. Я улыбалась, поблагодарила его и старалась выглядеть довольной. Я знала, что иное мое поведение обидит его, но в глубине души содрогалась от ужаса. Я понимала, что драгоценности награблены. Это одна из основных причин, по которой мужчины так любят войну. Я представила их, срывающих украшения с женщин, которые, может быть, потеряли уже большинство ценностей.

Мне также внушало омерзение то, что папа был внешне так весел, не смотря на поражение своего сюзерена Дэвида. Мне казалось, что причиной его хорошего настроения стала прибыль. Он привез домой коней и доспехи. Я думала, что он привез не только драгоценности, которые подарил мне, но и золотые и серебряные монеты. Однако я ошибалась.

Как только вызвали Дональда и он приехал из Терла, папа объяснил, почему он так доволен. Мы узнали, что условия мира, которые предложил Стефан, оказались мягче, чем мы могли предполагать. Не желая наказывать Дэвида, Стефан позволил ему контролировать Карлайл и некоторые другие земли. К сожалению, Улль и новые поместья не входили в число этих земель, но папа просил короля Дэвида обменять наши поместья на другие, на побережье, так, чтобы он был нашим сюзереном.

Король Дэвид согласился удовлетворить папину просьбу. Но, видимо, у него не было времени предложить обмен королю Стефану, потому что в апреле папа был приглашен в Оксфорд для принятия присяги верности королю Стефану. Я боялась, что он откажется, но когда я поведала свои страхи Магнусу, тот рассмеялся и уверил меня, что папа обязательно поедет. Присяга не повлияет на передачу земель, если у Стефана не будет причин для отказа. Он может в любое время освободить папу от клятвы. Я успокоилась, и все же мои опасения не рассеялись, хотя для них и не было причин. Отец съездил в Оксфорд и вернулся очень довольный. Король принял его почтение, не проронив ни слова о его связи с королем Дэвидом и не произнеся никаких угроз и замечаний. Однако меня терзало какое-то предчувствие. Однажды я попыталась предупредить отца, «то видимое безразличие короля к его нелояльности может быть ловушкой. Но он только рассмеялся надо мной и посоветовал не забивать свою хорошенькую головку мужскими заботами: в любом случае Стефан уехал в Нормандию, так что никакая опасность нам не угрожает.

Эти папины легковесные уверения на время успокоили меня. Однажды я услышала папину с братьями беседу о возможности захвата Нортумберленда королем Дэвидом во второй раз, поскольку Стефан уехал, и поняла, что рано или поздно Стефан вернется. Но тогда это не очень-то взволновало меня, так как у меня были серьезные беспокойства, более близкие моему сердцу. Бесплодие Милдред довело ее до отчаяния. Винифрида была счастлива только благодаря своей недалекости. Даже я, а я никогда не рожала, понимала, что Винифрида выглядит не так, как должна. Ее ноги опухли, ей было тяжело дышать, и она ходила только из своих комнат в зал. Акушерка была недовольна ее состоянием и пыталась извлечь ребенка раньше времени. Винифриде становилось все хуже. И только когда ребенок перестал двигаться, она поняла, что что-то не так. С каждым днем она все больше слабела и, в конце концов умерла, отравленная мертвым ребенком внутри ее.

Мы огорчились, но, я боюсь, не очень сильно, даже Магнус, который согласился, чтобы как только Винифрида будет прилично похоронена, папа нашел ему другую жену. Бедняжка Винифрида была слишком доброй и простодушной, чтобы быть заметной фигурой в нашей кипящей страстями непостоянной семье. Мы с Милдред пролили горькие слезы, но, увы, не о Винифриде, а о потере наследника Улля. Если бы Винифрида родила сына, папа и Дональд были бы очень довольны. Они оба были бы рады, если бы ребенок Магнуса наследовал наши земли, так как не допускали и мысли о том, что другая кровь, кроме нашей, будет править ими. Смерть Винифриды обострила переживания Милдред из-за неспособности иметь ребенка, хотя ни папа, ни Дональд не упрекали ее.