Епископ казался нетерпеливым и взволнованным.

– Он не рассказывал мне ничего о послании, милорд, – осторожно ответила я, – но не думаю, что он рассчитывает ехать в Шотландию. В его планы входило отвезти меня к людям, которые воспитали его в крепости Джернейв. А это в Нортумбрии.

Я поняла, что сделала страшную глупость. При дворе каждое простое слово имело десятки значений. Один Бог знает, что еще увидел лорд Винчестер в том, что я ему рассказала. Мои медленные осторожные слова и прямой взгляд сменили на его лице выражение страстного ожидания на задумчивость и озадаченность.

– Ах, да, пробормотал он, – вы сказали, что тоже едете и вам нужны лошадь и экипаж. Послание, следовательно, не может быть слишком срочным, если Бруно не поедет быстрее, чем вы в экипаже.

– Я езжу верхом, и с моей стороны не будет никаких проволочек для дел Бруно, – сказала я и затем пришла в ярость от самой себя: чувство собственного достоинства вновь привело меня к тому, что я говорила прежде, чем подумать. – Но я полагаю, вы рассуждаете совершенно правильно. Сообщение действительно не требует срочности, – добавила я, надеясь исправить свою вторую ошибку. – Бруно дан двухмесячный отпуск.

Лорд Винчестер понимающе кивнул. Он улыбнулся и показался более спокойным, хотя все еще очень задумчивым.

– Вот почему нужен экипаж.

– Да, милорд, – согласилась я. – Так как двор переедет прежде, чем мы сможем вернуться, мы должны захватить наше имущество, а также мою служанку, которая не умеет ездить верхом.

– И когда вы отправляетесь? – спросил он.

– Думаю, что в понедельник, – ответила я.

– Очень хорошо, леди Мелюзина, – сказал Винчестер, – экипаж будет готов рано утром в понедельник. И вы можете передать Бруно, что я счастлив оказать услугу и буду рад оказаться полезным ему чем только смогу в будущем.

Он снова улыбнулся мне и отвернулся. Я была напугана и не могла произнести ни слова, так как мое горло сжалось от страха. Очевидно, лорд Винчестер подумал, что это Бруно послал меня к нему. Я не имела понятия, хорошо или плохо было то, что я сделала, и оставалась в таком состоянии до утра нашего отъезда, так как Бруно не пришел ночевать ни в ту, ни в последующую ночь.

Субботней ночью я почти обезумела, то ужасаясь, то приходя в ярость. Впервые ужас охватил меня, когда Бруно не появился в свое обычное время. Я была одержима мыслью, что Бруно допрашивают по поводу моего неблагоразумного открытия и, возможно, он будет наказан за это. Но по мере того, как проходили часы, я поняла, что его не могли задерживать так долго, и мои страх и раскаяние сменились яростью. Я пришла к уверенности, что, поскольку я не поддалась Бруно прошлой ночью, он условился о тайной встрече с Эдной.

Утром в воскресенье я узнала, что Бруно не спал с Эдной. Но тогда где же он находился? Я узнала, что Эдна прошлой ночью не могла покинуть комнату для слуг, находящуюся во дворе замка, поскольку одна из женщин заболела, и две монахини сидели возле нее всю ночь. Затем, конечно, мои опасения вернулись, чтобы потом их место занял гнев, когда я увидела Бруно за обедом на надлежащем ему месте среди телохранителей. Он улыбнулся мне и поднял руки ладонями вперед, выражая беспомощность. Это не слишком улучшило мое настроение, так как я считала, что он мог бы известить меня и уберечь от значительной доли переживаний и страхов. Мое возмущение только возросло, когда я увидела его позже, после ужина, стоящим в дверях личных покоев короля и дающим указания пажу.

Поскольку я совершенно не спала и была слишком занята в воскресенье, отделяя то, что Бруно и я не могли повезти на лошадях, от того, что должно быть отправлено экипажем, я так крепко спала воскресной ночью, что не узнала бы, приходил ли Бруно ночевать, если бы он сам косвенно не сознался, ворвавшись в нашу комнату в понедельник после заутрени воскликнув, запыхавшись:

– Извини, что я так поздно. Можешь помочь мне надеть вооружение?

Спешка и этот вопрос не оставлял времени для ругани, взаимных обвинений или встречных вопросов. Я мигом подхватила ремень, так как он расстегнул его, и бросила на кровать, принесла его боевую тунику, как только он снял ту, что была на нем, затем подержала его кольчугу так, чтобы он мог легко проскользнуть в нее, принесла меч и обратно ремень, чтобы он застегнулся.

Только тогда я сказала:

– Я не знаю, где твои щит и шлем. Бруно, какая грозит опасность?

– Мои щит и шлем в конюшне с Барбе, и если мы сейчас же не уедем, мы можем никогда не выбраться отсюда, – сказал он и вышел прежде, чем ко мне снова вернулся дар речи.

Я не думал, что до безумия испугаю Мелюзину, когда потребовал свои доспехи и выскочил, послав двух слуг выносить наши вещи. Я не понял, что она неправильно оценила мои слова о необходимости немедленного отъезда. Оказывается, она решила, что король в гневе и собирается арестовать меня или выслать, дав только несколько часов на сборы. Мог ли я ожидать от нее такой глупости? Разве я не говорил ей, что я один из фаворитов Стефана? На самом деле именно его привязанность ко мне или, скорее, его уверенность, что я самый осторожный из его слуг, практически перепутала все мои планы.

После того как я убил этого проклятого вепря, король полушутя сказал, что я слишком хороший компаньон на охоте, чтобы быть посланником. Я напомнил ему, что еду не только как посланник, но и для того, чтобы отвезти Мелюзину в Джернейв. Король ничего больше не сказал, чтобы удержать меня, но в субботу после полудня возникли серьезные угрозы моему отъезду.

Сначала, казалось, каноник, который прибыл из Кентербери, ничем не может мне помешать. Архиепископ Кентерберийский Вильям де Корбейл, помазавший на царство Стефана, умер менее чем через год спустя, в ноябре 1136. И каноник приехал с просьбой позволить Кентербери выбрать нового архиепископа, когда прибудет папский посол.

Вначале я не уделил этому никакого внимания, зная, что король будет всячески откладывать выборы, потому что доходы епархии, пока там нет архиепископа, поступают в королевскую казну. Стефан разглагольствовал своим обычным мягким тоном, обещая, что он подчинится решению папского посла, который, несомненно, будет иметь указания от папы. Только когда аудиенция закончилась и я услышал, как король посоветовал канонику лучше поехать спокойно в аббатство Нетли, чем оставаться в Винчестерском соборе «без всякого давления на свободных каноников Кентербери». Я заставил себя прислушаться к их разговору. Потом, когда каноник пил прощальный кубок вина перед коротким путешествием, Стефан отвел меня в сторону и приказал мне вывести каноника к восточным воротам, где он сможет сесть на лодку, на которой прибыл сюда.

– Хорошо бы, – сказал мягко Стефан, – чтобы он ни с кем не говорил по дороге.

Когда я вернулся и доложил, что каноник не привлек никакого внимания, а я сам видел, как лодка с ним скрылась из виду, Стефан снял кольцо со своего пальца и надел на мой, сказав, что он должен беречь меня и найдет кого-нибудь другого, кто повезет на север его награды и благодарности. Конечно, он имел в виду то, что может доверять мне даже тайны, и не посмел ему возразить, что мне предпочтительнее получить отпуск, чем кольцо, какое бы ни было оно дорогое. Потом я удивился: неужели мои личные желания так ослепили меня, что не позволили мне видеть реальную опасность, грозящую королю от болтунов? Я думал об этом весь оставшийся день, но не увидел никакой реальной опасности. Это привело меня к печальному выводу, что у Стефана нечистая совесть и поэтому он видит несуществующих драконов во всех темных углах.

Вот почему я почувствовал необходимость переговорить с Валераном в королевской спальне после ужина и рассказать ему, что мой отпуск отменен. Возможно, он и был причиной нечистой совести короля, но я знал, что необходимо значительно больше власти и влияния чем было у меня, чтобы возбудить сомнения в его добрых намерениях. Поэтому мое присутствие не принесет никакой пользы. Валеран хотел от меня избавиться, а я хотел уехать, поэтому почувствовал облегчение, когда Валеран шутливо спросил у Стефана, почему я не уехал на север, и, получив ответ, что я никуда не поеду, сумел уговорить Стефана вновь изменить свое решение.