– А зачем? – спросила королева.

– Я хочу познакомить Мелюзину с моей… с леди Одрис Джернейвской. – Какой-то миг я колебался, а потом решил, что могу говорить откровенно, не боясь обидеть королеву. – У меня нет ни земель, ни другого источника дохода, ничего, кроме доброго расположения короля. Если обстоятельства сложатся так, что заставят Милорда снизить расходы, а вы не сможете держать при себе Мелюзину, то у меня не будет средств, чтобы содержать жену. В этом случае или если я погибну на королевской службе, я хочу, чтобы она смогла поехать в Джернейв, где будет в безопасности. И зная это, я спокойно смогу продолжить службу у короля, невзирая ни на что, кроме своей клятвы в верности.

– Но ведь в худшем случае ты сможешь послать ее в Джернейв независимо от того, представлена она хозяйке или нет, – холодно ответила Мод, внимательно наблюдая за мной. – Я знаю, леди Одрис – твоя сестра, и она достаточно любит тебя, чтобы принять твою жену и без предварительного знакомства.

Я снова удивленно посмотрел на королеву.

– Да, мадам, Одрис примет ее ради меня, – сказал я, – но что будет чувствовать Мелюзина, осознавая себя предметом сострадания, посланная в чужое для нее место без представления, не имея никакого понятия, что эти люди чувствуют по отношению ко мне. Она – моя жена, а не собака, чтобы ее посылали из одной конуры в другую без всякого объяснения. Мне с ней жить до конца жизни, и моя жизнь будет куда приятней, если я смогу сделать свою жену счастливой, привязать ее к себе добрым отношением, добиться, чтобы она охотно слушалась меня. Ее ненависть ко мне никому не принесет пользы. Неужели вы думаете, что, ненавидя меня, она не будет ненавидеть вас со Стефаном за то, что вы привязали ее ко мне на всю жизнь?

Королева опустила глаза и какое-то время шла молча, жестом пригласив меня следовать за нею.

– Конечно, это правда, что для всех лучше, если Мелюзина не будет ненавидеть тебя, – со вздохом согласилась Мод. – Мы знали, что ты будешь добр к ней. И это было одной из причин, по которой мы со Стефаном выбрали тебя на роль ее мужа. Но поведение Мелюзины смущает меня.

Она снова вздохнула.

– Я не видела раньше никого, кто мог бы так безошибочно и долго притворяться. Такая отчаянная решительность подразумевает такую же большую цель. А я не вижу другой цели, кроме поднятия восстания в Камберленде. И теперешнее время – лучшее для осуществления такой цели. Мятежники, даже когда они спокойны, все равно мятежники. Все, что им нужно, это только восстание во всем графстве. Они снова возьмутся за оружие, а шотландцы бросятся поддерживать своих дорогих друзей в Камберленде, и… – Ее голос задрожал, и она замолчала, глядя вперед, в мрачное будущее.

Я слушал с возрастающим восторгом, понимая, что Мод выстроила мрачные крепости на влажном песке страха. Не то, чтобы я полностью отклонил мысль о вреде восстания в Камберленде, и о подозрениях королевы относительно Мелюзины. Просто я не верил в возможность кого бы то ни было, тем более женщины, поднять восстание в Камберленде после чистки, которую устроил там король в начале года. А что касается Мелюзины, то вполне возможно, что она стремится достигнуть какой-то цели, но я был вполне уверен, что эта цель имеет большое значение только для нее самой.

Я не мог рассказать королеве о попытке Мелюзины убить меня, потому что Мод, испытывая предубеждение против Мелюзины, могла потребовать, чтобы моя бедная жена была наказана. Впрочем, эта попытка была еще одним доказательством того, что в действиях Мелюзины нет большей цели, чем окончательное спасение от страха и отчаяния. Она должна была знать, что, будь это попытка успешной, убийца поплатился бы своей жизнью, а это бы означало провал всякого политического движения, связанного с ее присутствием в Камберленде. Таким образом, если бы у Мелюзины были на уме политические цели, то она бы не пыталась убить меня. Никакие ее действия с момента нашего перемирия не давали ни малейшего повода думать, что она переполнена политическими идеями.

Но хотя все это свидетельствовало в пользу Мелюзины, я не мог не обратить внимания на опасения королевы. У Мод было тонкое чутье на людей, и я не должен придерживаться только своего мнения. Однако я не мог согласиться, что решением проблемы будет запереть Мелюзину в клетку. Я просто возненавижу ее от постоянной необходимости быть ее сторожем. Лучше будет отвезти Мелюзину в Камберленд и там решить все сомнения насчет ее целей.

– Я уверяю вас, мадам, Мелюзина не собирается поднимать восстание в Камберленде, – сказал я, остановившись перед королевой так, что она тоже остановилась и смотрела на меня. – Я убью ее, если это будет нужно, – мрачно пообещал я, – и поклянусь вам в этом любой клятвой.

Мне было легко это пообещать. Я был совершенно уверен, что у Мелюзины только личные цели – немного мира и счастья после всех страхов и горя, которые она перенесла. И возможно, еще возвращение своего поместья. Но если я ошибаюсь, то выполню свое обещание, данное королеве. Ведь если Мелюзина способна на такую страшную ложь, то она действительно дьявол и будет лучше убить ее.

Проснувшись наутро, после того, как Бруно сказал, что отвезет меня в Улль, я еще несколько минут продолжала лежать с закрытыми глазами, напряженно вслушиваясь. Я не могла точно вспомнить, что говорила и делала но знала, что дала полную волю своему отчаянию. Бруно, мой муж, был ко мне так же добр и нежен, как отец… Нет! Я не должна позволять себе считать его таким же добрым и нежным. А что, если он убил папу и Дональда?..

В комнате раздавалось слабое дыхание, но не было никакого движения. Мог ли это Бруно сидеть и наблюдать за мной? Что я ему скажу? Мог ли человек, убивший отца и брата, проявлять такую заботу обо мне? Да, конечно, мог, если он хотел править в Улле, и он мне так прямо и сказал, что это было именно то, чего он хотел. Слезы жгли мои глаза под закрытыми веками. Мне нужно будет прохладнее поблагодарить его, а затем прогнать.

Справившись со слезами, я открыла глаза, но только Эдна сидела на сундуке, уставившись в окно. Инстинктивно, как каждое существо спасается от боли, так и я убежала от проблемы, возникшей в результате доброты моего мужа, к гораздо более простой – что делать с Эдной. Использовав ночной горшок и умывшись, она очень ловко прислуживала мне, причем делала это молча, хотя всякий раз, когда я отворачивалась, я ощущала на себе ее взгляд. Когда она начала одевать меня, я рассказала ей, как от Бруно узнала о том, что она больше не может заниматься своей профессией, и спросила почему.

– Я была беременна, но не смогла родить, – ответила она. Ее глаза смотрели сквозь меня в никуда. – Три дня я кричала, а он не мог выйти. Я умирала. Они думали, что могут спасти ребенка, и разрезали меня. Каким-то образом я выжила, а он умер, но если я забеременею снова, то умру.

– Не хочешь ли ты сказать, что место, где ты работала, позволяло тебе отказываться?

– Нет, мадам, – она посмотрела на меня, и ее губы скривились в улыбке, которую я не надеюсь больше увидеть ни на каком другом лице. – Они уговаривали меня, но я не могла. Когда мужчина подходил ко мне, я защищалась. Я не могла ничего с собой поделать.

– Но тогда, мне кажется, они должны были вышвырнуть тебя, и все же Бруно нашел тебя там.

– Я работала как служанка для остальных: готовила, убирала. И, – Эдна снова отвела взгляд, – есть некоторые мужчины, которые получают удовольствие только в том случае, если они насилуют женщину. Они держали меня для таких.

Я вспомнила синяки, которые видела на ней, и почувствовала подступившую тошноту, но я знала и то, что женщины, воспитанные для профессии Эдны, были также обучены притворству и обману. Я знала, что синяки могут быть нарисованы на коже соками растений, а истощение быть умышленным, но не могла заставить себя прогнать Эдну: она была опытной служанкой, опрятной, говорила по-французски и была преданна при дворе только мне и Бруно.