- Иногда, господин председатель. Но с единственной целью не вынуждать его вступать в конфликт с собственной совестью!

Поняв, что не добьется от Грэнвиля ни одного слова против подсудимого, председательствующий отпустил его, велев вызвать следующего свидетеля.

Бродяга Гюго Алэн, тощий как жердь и похожий на огородное пугало, заговорил сразу же, не дожидаясь вопросов:

- Вот что я вам скажу, господин советник. Во всем этом свинстве повинен сброд из Довиля, испортивший нашу мораль. Подделыватели векселей, фальшивомонетчики, брачные аферисты - фу, это не публика для приличной тюрьмы! Раньше у нас были только бродяги, браконьеры, разные мелкие нарушители. И месье Билла знал, что может на нас положиться. Мы ходили в трактир не больше двух раз в неделю и ровно в десять всегда были на месте. Такого, чтобы кто-то отсутствовал всю ночь, ни единого раза не случалось! И компания у нас почти постоянно была одна и та же. Я приходил обычно в ноябре, как Розуа. И когда директор говорил: «Ага, Алэн, опять дрожишь?» - я сразу чувствовал, что теперь снова попал домой. Как ни приятно было летом бродяжничать, к рождеству всегда хотелось иметь крышу над головой и быть среди людей. В Пон-л'Эвеке мы жили одной большой семьей. Лучше всего бывало в сочельник, когда мы распевали рождественские песни и вместе содиректором отправлялись в церковь. Но с появлением этих довильских гангстеров песни в тюрьме стали распеваться только неприличные. Ну а женщины, те вели себя еще хуже.

Председательствующий решил, что ослышался.

- Как вы сказали? В этих развлечениях участвовали и женщины?

- А то нет! - сердито фыркнул Алэн. - Месье Билла был чересчур покладист. Он терпел и тогда, когда гангстеры поздней ночью привозили в тюрьму из Довиля своих девиц. А у тех ни стыда, ни совести. Они танцевали голые на столах. Они мылись в мужском душе. К нам они тоже приставали, но человек не должен терять своего достоинства. А они такое выделывали! Я…

Он вдруг запнулся, кинув взгляд на присяжных, среди которых находились три почтенные матроны. Сейчас они сидели с окаменевшими лицами, уставившись в одну точку.

- Я не знаю, надо ли об этом рассказывать? - нерешительно произнес Алэн. - Это весьма неприлично, господин председатель.

- Вы должны говорить чистую правду, свидетель, - вмешался молодой прокурор. - Вас предупредили, что вы не вправе ничего скрывать. Так что…

Он умолк, услышав покашливание председательствующего.

- Господин прокурор, - сказал тот, - я полагаю, что свидетель нарисовал нам уже достаточно ясную картину и что мы можем обойтись без дальнейших подробностей.

Прокурор, который охотно послушал бы подробности о поведении упомянутых Алэном дам, разочарованно отозвался:

- Как желаете, господин председатель. Мы могли бы также, дабы не повредить общественной нравственности, провести дальнейший допрос при закрытых дверях.

Поглядев на шокированных присяжных, председатель суда ответил:

- Мне думается, что дамы и господа присяжные уже достаточно информированы. Обойдемся поэтому без дальнейших деталей. У меня только есть вопрос к подсудимому. - И он повернулся к Билла: - Известно вам было об этих непристойностях?

Билла, весь красный, тихо ответил:

- Но это было лишь раз или два. Потом я категорически это запретил.

Кипя негодованием, Алэн решительно запротестовал:

- Раз или два! Могу присягнуть, что не меньше шести раз. А когда месье Билла запретил проделывать такое в тюрьме, они перешли в «Отель де Пари». В тюрьму они стали возвращаться только часам к десяти утра!

- Выходит, заключенным разрешалось не ночевать в тюрьме? - ужаснулся председательствующий.

- Ну конечно, - разъяснил Алэн. - У кого хватало денег на дорогие номера в отеле, тот не каждую ночь проводил в тюрьме. Но месье Билла мог и не знать этого. Он ведь появлялся только к полудню.

Председательствующий всплеснул руками.

- Но, значит, тот, кто хотел, вообще мог убежать?

Алэн отрицательно покачал головой.

- Ну нет, господин председатель, такого эти паразиты нипочем не сделали бы. Нигде им не было бы так хорошо, как в Пон-л'Эвеке. В конце концов их ведь поймали бы, а зачем им было рисковать? Тот, кто попадал к нам, совсем не стремился уйти. У нас эти дармоеды жили, точно в раю. За жалкие чаевые мы им прислуживали и все за них делали. Самым наглым из этих довильских подлецов был Жан Мангю, гостиничный вор. Целыми днями он разгуливал в своем шикарном халате и распоряжался, будто он сам месье Билла. Он ежедневно принимал солнечные ванны и заставлял меня вытаскивать для него во двор кушетку директора и шелковое одеяло. Эти солнечные ванны нужны были ему, чтобы к моменту выхода из тюрьмы лицо его не было бледным. Он говорил, что при его профессии бледность может явиться помехой. Я даже как-то пожаловался на эти его барские замашки директору тюрьмы, но месье Билла со своим обычным добродушием заметил, что тяжкая это доля - попасть в тюрьму и не грех, если у человека будет хоть какое-то утешение. Притом надо, дескать, учесть, что бедняге Мангю намного хуже, чем нам, простым бродягам: ему ведь придется отбарабанить целых пять лет. Месье Билла сам просидел три года в немецком плену и знает, каково это - лишиться свободы. В общем, сказал он, почему бы не позволить парню немного развлечься? Кроме того, месье Билла всегда говорил, что хочет сделать из преступников порядочных людей, а для этого нужно относиться к ним с терпением и любовью. Плохое обращение вызовет лишь ответную ненависть и приведет к новым нарушениям закона. Я не совсем разделял такую позицию и, будь на то моя воля, обращался бы с этим надутым болваном из Довиля совершенно иначе, но как я мог спорить с месье Билла, имевшим семнадцатилетний стаж работы в органах юстиции? Вообще же я должен сказать, что он был превосходным человеком, наш директор, только немного мягче, чем следовало, - заключил Алэн, кинув напоследок благодарный взгляд на подсудимого. Вопрос свидетелю задал прокурор:

- Получал ли подсудимый от заключенных какое-нибудь вознаграждение за все эти незаконные поблажки?

- Нет, нет, господин прокурор, - категорически возразил Алэн. - Месье Билла не взял ни единого франка. Самое большее, он принимал приглашение в «Отель де Пари» поужинать и распить несколько бутылочек перно. Да и то лишь потому, что не мог сам себе этого позволить. Ведь жалованье-то у него, господин прокурор, мизерное.

- Я вас об этом не спрашивал, - сердито прервал Алэна прокурор, снова погружаясь в свои бумаги.

Кульминационным пунктом процесса явился допрос Эжена Бруасье. Осужденный к четырем годам тюремного заключения за многочисленные ограбления магазинов, Бруасье почти три года провел в превосходном Пон-л'Эве-ке и был хорошо знаком с местными порядками.

Внешний вид этого человека разительно не соответствовал представлению о профессиональном преступнике. Даже в арестантской одежде Бруасье выглядел настоящим джентльменом. У него были благородной формы голова с черными, лишь на висках тронутыми сединой волосами, лицо парижского аристократа и тонкие, подвижные, нервные, как у пианиста-виртуоза, руки. Прежде чем «с ломиком отправляться за покупками», как сам он не без юмора квалифицировал свою преступную деятельность, Бруасье долго тренировал пальцы на бесчисленных карманных кражах.

Столкнувшись в дверях зала суда с бродягой Алэном, Бруасье поглядел на того с княжеской надменностью. Хотя они много месяцев провели под одной крышей, Бруасье считал, что по общественному положению их разделяет пропасть. Легким поклоном приветствовав высокий суд, он в ответ на требование председательствующего описать обстановку в Пон-л'Эвеке патетически начал:

- Там господствовало гуманное обращение, достойное человека как высшего божеского творения. И за это мы должны быть вечно благодарны месье Билла. Он достиг немалых успехов в исправлении вверенных ему питомцев.

- В таком случае расскажите, пожалуйста, суду, каким был в тюрьме распорядок дня, - стараясь попасть ему в тон, попросил председательствующий.