Судебный стажер Эль Мэтьюс без возражений отнесся к выбору прокурора, который избрал в качестве присяжных двенадцать женщин, имевших дочерей одного возраста с жертвами «бандита с красным фонарем», и не заявил протеста, когда представитель обвинения откровенно попытался оказать на них влияние, театрально воскликнув:

- Подумайте только, что случится с вашими дочерьми, если этот человек, сидящий здесь на скамье подсудимых, когда-нибудь снова выйдет на свободу. В вашей власти полностью обезвредить это чудовище, и вас не должна в данном случае останавливать мысль о высшей мере наказания, предусмотренной нашим законом за подобные злодеяния, - о смертной казни!

С этим призывом прокурор Миллер-Леви обратился к присяжным не в своем заключительном слове в конце процесса, а в самом начале, когда не было представлено еще ни одного доказательства виновности Чесмэна в инкриминируемых преступлениях.

Стажер Эль Мэтьюс и не подумал подсказать Чесмэну, что тот может и должен заявить протест против подобных высказываний прокурора. А когда Чесмэн по собственному почину попросил слова, он усадил его обратно на скамью подсудимых и посоветовал молчать, дабы не раздражать председателя.

Следующие два дня процесса были посвящены ознакомлению присяжных с преступным прошлым Чесмэна. Прокурор не забыл упомянуть ни об одной, даже самой мелкой карманной краже в этом длиннейшем ряду правонарушений.

Чесмэн ничего не отрицал. Казалось, он даже гордился тем, что является профессиональным преступником, столь охотно он рассказывал о своих бесчисленных разбойничьих набегах. Во всяком случае, на присяжных его откровенность производила именно такое впечатление.

Между тем Чесмэн бахвалился своими достижениями на преступном поприще из совершенно других соображений. Он хотел, чтобы присяжные поняли: такой парень, как он, слеплен совсем из иного теста, чем какой-то ненормальный насильник. Но добился он обратного результата: простодушные домашние хозяйки, сидевшие на скамье присяжных, перепугались; они видели теперь в подсудимом изверга и, не задаваясь вопросом о том, как он стал преступником, готовы были приписать ему любую подлость.

Прокурору Миллеру-Леви достаточно было позволить

Чесмэну высказаться, чтобы был выигран и второй раунд. Консультант же Чесмэна молча слушал, не объясняя своему клиенту, как тот сам себе вредит подобной тактикой защиты. Любой другой адвокат давно заставил бы Чесмэна замолчать и вместо него взял бы слово сам. Но Эль Мэтьюс оставался немым.

Прокурор вызвал в качестве свидетельниц только двух девушек, опознавших в обвиненном «бандита с красным фонарем» ночью сразу после задержания. Других потерпевших Миллер-Леви не пригласил в суд, так как, естественно, опасался, что они не опознают в подсудимом преступника и, следовательно, станут для него свидетелями защиты.

Сам Чесмэн не мог разыскать этих женщин. Полиция отказалась сообщить ему их имена; собственных же розысков он, сидя в тюрьме, произвести не мог. Его консультант был уполномочен лишь давать ему советы, но не имел права принимать участие в расследовании обстоятельства дела. Здесь снова обнаружилось, насколько необдуманно поступил Чесмэн, отказавшись от адвоката.

В день допроса Мэри Элис Меца зал впервые был заполнен до отказа. Прокурор заблаговременно позаботился об этом и лично разослал приглашения представителям калифорнийских газет, до сих пор дававших о ходе процесса лишь краткие сообщения.

Тихим голосом, запинаясь и плача, Мэри Элис Меца поведала суду о самой страшной ночи в своей юной жизни. Она рассказала, что вечером 21 января 1948 года после посещения танцевального бара она вместе со своим другом Фрэнком Халбертом отправилась на холмы в окрестности Голливуда. Оба сидели в машине Фрэнка, когда к ним подъехал и остановился в нескольких метрах какой-то автомобиль. Спутник Мэри сначала предположил, что это полицейский патруль, так как на автомобиле был красный, прожектор. Затем к ним подошел замаскированный человек; он рывком отворил дверь машины и, угрожая пистолетом, потребовал, чтобы Фрэнк отдал свой бумажник.

Когда Мэри, дойдя до этого места, умолкла, прокурор Миллер-Леви обратился к ней:

- Что же произошло потом, мисс Меца? Вы должны рассказать здесь всю правду. Вы дали присягу.

Еще тише, чем прежде, так что любопытные, присутствовавшие в зале, едва слышали ее, Мэри рассказала, что бандит, отобрав у ее друга все деньги вплоть до мелочи, велел ему одному возвращаться в Голливуд, что тот и сделал. Ее же, Мэри, бандит силой затащил в свою машину и, беспрерывно угрожая пистолетом, заставил раздеться.

Прокурор несколько понизил голос, расспрашивая девушку о дальнейших подробностях злодеяния. Для воспитанной в монастыре 17-летней Мэри было сущим адом в присутствии множества людей рассказывать об этом ужасе. Почти шепотом, то и дело останавливаясь, подавленная отвращением и стыдом, она отвечала на настойчивые вопросы Миллера-Леви.

С отвращением, гневом и ненавистью смотрели 12 присяжных на сидевшего перед ними на скамье подсудимых парня. Они видели грубый подбородок, жесткие, казавшиеся циничными губы. Они вспоминали его прежние преступления. Они не сомневались, что он способен на любое злодеяние.

Чесмэн весь сжался под их взглядами. Он ощущал, как изливается на него волна ненависти. Он опустил голову и молчал. Для присяжных это означало безмолвное признание вины.

Прокурор знал цену таким мгновениям. Он позволил свидетельнице поплакать, потому что ее слезы помогали ему воздействовать на присяжных. Только после долгой паузы он громко, так, чтобы было слышно в самых задних рядах, сказал:

- Мисс Меца, узнаете ли вы в этом зале человека,

который в тот вечер заставил вас выйти из машины вашего

друга и затащил в свою?

Не поднимая головы, девушка рукой указала в сторону скамьи подсудимых.

- Да. Вон тот человек в голубом полосатом костюме - это он.

- Тот, что смотрит сейчас в пол, потому что не решается взглянуть вам в лицо?

- Да.

Окончательно измученная Мэри Элис Меца не могла сказать ничего другого. Ведь инспектор Гузен предъявил ей Чесмэна как «бандита с красным фонарем». И здесь она увидела его снова. Действительного облика мужчины, напавшего на нее в ту ночь, она отчетливо не представляла. В те страшные минуты он показался ей скорее привидением, чем человеком из плоти и крови. Его лицо, одежда, рост - все это виделось ей смутно.

Присяжных, однако, подобные соображения не волновали. Для них достаточно было сказанного: вон тот человек в голубом полосатом костюме - это он.

Не столь драматично протекал допрос второй свидетельницы, оказавшейся более выносливой и, видимо, вполне оправившейся от перенесенного потрясения. Однако и она без колебаний указала на Чесмэна, повторив то, что говорил ей полицейский инспектор:

- Вот он - «бандит с красным фонарем».

Американский закон предоставляет защитнику право подвергать свидетелей обвинения перекрестному допросу. Так как Чесмэн защищал себя сам, ему также должны были разрешить провести допрос обеих свидетельниц. Однако едва он поднялся со своего места, чтобы задать первый вопрос, по рядам присяжных и зрителей прошел ропот негодования. То, что он после всего происшедшего еще осмеливается мучить свои жертвы вопросами, старается вызвать к ним недоверие, было поставлено ему в особую вину.

Первый вопрос Чесмэна к Мэри Элис Меца был:

- Помните ли вы, как описали преступника в своих показаниях полиции?

Молодая девушка беспомощно пожала плечами:

- Не знаю, это было так давно.

В то время Мэри описала его следующим образом: ниже большинства мужчин, узкоплечий, похожий на итальянца.

Чесмэн выпрямился во весь рост.

- Разве я ниже большинства мужчин, мисс? Разве у меня узкие плечи, разве я похож на итальянца или говорю с итальянским акцентом, как вы сообщили тогда полиции? Может быть, вы все-таки ошиблись? - Подумайте хорошенько, мисс!