В своем ходатайстве о возобновлении дела доктор Гросс саркастически заметил, что ни в коем случае не делает из этого вывод, будто профессор Шпехт систематически сжигает в своем камине человеческие головы.

Это занявшее 99 страниц ходатайство было наконец удовлетворено, хотя, вероятно, только потому, что председательствовавший на первом процессе доктор Хойкамп лежал в больнице и не мог, таким образом, повлиять на решение.

3 мая 1961 года в мюнстерском суде присяжных начинается второй процесс по делу Марии Рорбах, на этот раз под председательством окружного судьи доктора Кёстерса.

Мария Рорбах безучастно поникла на скамье подсудимых. Четыре года в предварительной и каторжной тюрьмах сделали ее замкнутой и боязливой. Она уже больше не верит в свое оправдание.

Прокурор Розендаль так же агрессивно, как и на первом процессе, объявляет ее мужеубийцей и с упоением рисует в самых мрачных красках ее прошлое, не имеющее ни малейшего отношения к обвинению в убийстве. Он всячески старается снова создать атмосферу «охоты на ведьм». Раз она была в приюте, воровала, лгала и изменяла мужу, она должна являться также и убийцей. Розендаль со всей настойчивостью пытается втолковать это новому составу присяжных, а затем снова одного за другим начинает выпускать своих многочисленных свидетелей. По существу дела они и на первом процессе ничего сообщить не могли, зато взахлеб говорили тогда о дурной славе подсудимой и об ее образе жизни. На сей раз, однако, они в большинстве своем были гораздо сдержаннее. Из газет они уже знают, что по окончании процесса Мария Рорбах может снова выйти на свободу, так как первая экспертиза оказалась ошибочной, и приговор, вероятно, будет пересмотрен. Эта возможность умеряет их красноречие, вынуждает взвешивать свои слова.

Соседка, три года назад присягнувшая в том, что подсудимая в сочельник выгнала мужа из дому, теперь поясняет, что слышала об этом от других, сама же этого не видела.

Эльфрида Мастере, поклявшаяся и в полиции, и на первом судебном процессе, что «убийство Германа Рорбаха произошло точь-в-точь так, как рисовала это Мария, когда делилась со мной своими планами», сейчас не может уже припомнить подробностей данного разговора и в конце концов признается, что вообще выдумала всю эту историю, так как была зла на Марию.

На первом процессе фрау Мастере показывала также, что Мария хотела убить мужа, чтобы выйти замуж за английского сержанта Дональда Райана. На сей раз она признается:

- Вообще говоря, у Марии не было никаких причин убивать своего мужа. Он предоставлял ей полную свободу, отдавал все деньги и терпеливо сносил даже ее связь с англичанином. Герман Рорбах сам давно уже перестал интересоваться Марией как женщиной. Он постоянно околачивался только около мужчин.

Председательствующий замечает свидетельнице, что ее могут наказать за ложную присягу. В ответ она, заливаясь слезами, выпаливает:

- Но комиссар Йохум все время твердил мне, что только такими показаниями я могу помочь присяжным получить правильное представление о браке Рорбахов. Приходится снова стать на свидетельское место и фрау Матильде Шотт, которая, опознав выставленное полицией одеяло, первая бросила на Марию Рорбах подозрение. Сейчас после первых же слов: «Клянусь богом…» - она опускает поднятую для присяги руку и, понурив голову, произносит:

- Я хотела кое-что добавить, господин советник. Мне это вспомнилось потом… - И она тихим голосом рассказывает, что одеяло, которое она продала подсудимой, последнее время брал с собой Герман Рорбах, так как ему приходилось работать за городом.

Адвокат Гросс взволнованно вскакивает.

- Но, свидетельница, почему же вы не заявили об этом на первом процессе? Вы ведь и тогда, конечно, должны были это знать! Вы дали ложную присягу. Умолчание об известных вам и относящихся к делу фактах так же наказуемо, как и прямая ложь.

Свидетельница не отваживается поднять глаз на адвоката.

- Комиссар уголовной полиции Йохум не велел мне говорить об этом, так как я не видела, брал ли господин Рорбах это одеяло и в последний раз.

Председательствующий усиленно прочищает горло; прокурор сосредоточенно листает свои бумаги.

Следующим выступает хозяин молочной лавки Иоганнес Ровэдер, видевший, как из трубы рорбаховской квартиры валил густой дым. Эти показания существенно подкрепили на первом процессе версию профессора Шпехта о сожжении головы убитого.

Не замечая бушующих в зале страстей, этот свидетель с прежней уверенностью, не жалея красок, описывает свои наблюдения, сделанные им 11 апреля 1957 года. Он так убежден в своей правоте, что приветливо улыбается доктору Гроссу, когда тот спрашивает у председательствующего разрешения задать свидетелю несколько вопросов.

- Господин Ровэдер, вы только что говорили, будто видели, как над позолоченной прелестными солнечными лучами крышей Рорбахов рельефно выделялись темные клубы дыма.

Ровэдер складывает на животе руки и улыбается еще шире:

- Да, разумеется, господин защитник. Не свети солнце так ярко, я наверняка не обратил бы внимания на этот дым. Я как раз только что встал и посмотрел, какая погода. Доктор Гросс, кинув взгляд на свои записи, спрашивает:

- Помните ли вы, в котором часу это было?

- Помню, помню, господин защитник. Было ровно пять. Именно в это время я всегда забираю доставленное с фермы молоко.

- Вы, значит, не допускаете, что это могло быть позднее?

- Исключено, господин адвокат! Сколько я держу лавку, бидоны с молоком мне всегда привозят в пять часов.

- Да-да. Вы ведь и на прошлом процессе подтвердили эти показания под присягой.

- Я и тогда говорил все, как было.

- Ха, господин Ровэдер! Но что вы скажете, если я докажу вам, что 11 апреля 1957 года солнце взошло только в 5.43 и что в пять часов еще царила кромешная тьма, в которой вы вообще не могли разглядеть никакого дыма?

- Это неправда! Я видел солнце и дым! - багровея, кричит Ровэдер.

Двое приглашенных защитником метеорологов подтверждают, что в Мюнстере солнце ежегодно в это время восходит в 5.43. Председательствующий достает из кармана блокнот-календарь и отыскивает листок с 11 апреля.

- Восход солнца - 5.43, - говорит он и качает головой.

Так час за часом разворачивается на протяжении четырех дней судебный спектакль с участием 12 свидетелей. Для обвинения все, что они говорят, бесполезно. Они сообщают мнения, взгляды, где-то услышанные разговоры об убийстве, они не сообщают только одного - фактов. Немногие свидетели, дававшие на первом процессе конкретные показания о тех или иных событиях, сейчас либо запутываются при перекрестном допросе защитника в противоречиях, либо изобличаются другими свидетелями во лжи и нарушении присяги.

Однако самая трудная задача для доктора Гросса еще впереди - это атака на экспертное заключение, данное на первом процессе. Гросс знает, что профессор Шпехт, признанный прокуратурой корифей, будет отстаивать здесь свою репутацию ученого и не отступит ни на шаг от своих позиций, пока каждая его ошибка не будет неопровержимо и наглядно доказана. Но хуже всего то, что вместе с репутацией Шпехта на карту ставится и репутация всей западногерманской юстиции, а значит, прокуратура и суд будут всячески поддерживать профессора. Первым адвокат приглашает на свидетельское место профессора Кайзера, тем самым сразу пуская в ход самое тяжелое из своих орудий.

- Господин профессор, - обращается он к хорошо сохранившемуся темноволосому ученому. - Недавно мне довелось слышать одно ваше высказывание. Вы заявили: «Если бы кто-нибудь из моих докторантов представил мне такое экспертное заключение, какое дал на первом процессе по делу Рорбах профессор Шпехт, я дал бы этому докторанту по уху и вышвырнул его вон». Вы придерживаетесь этого мнения и сейчас, господин профессор?

Неловкая тишина в зале. Ни шороха, ни вздоха. Все ждут ответа, не сводя глаз со скамьи, где среди других свидетелей сидит неподвижный, внешне невозмутимый профессор Шпехт. В глазах публики авторитет его подорван уже самим вопросом адвоката.