— Орден умер, а Тень его жива, — пробормотала Гретхен сама себе под нос, когда пятеро людей-призраков выскальзывали из круглой комнаты.

Наконец свершилось! Русская армия во всей своей красе тронулась по многим дорогам со стороны Пскова и Печерского Монастыря вглубь Ливонии, огибая Чудское Озеро с юга по огромной дуге. Полки шли автономно, различными колоннами, выслав далеко вперед конные ертаулы, прикрыв фланги роящимися казачьими отрядами. Сквозь это сито не удалось проскочить ни одному ливонскому отряду из тех, что норовили задержать шествие московитов.

Князь Курбский был отозван царем. Герою казанскому предстояло долгое разбирательство относительно «странной войны» прошлого года, гибели двух русских отрядов и неважно налаженного снабжения войск.

Временно возглавил основные силы герой Астраханского похода князь Серебряный.

Воевода оказался деятельным, поспевал повсюду на своем диком черном жеребце.

Только что он ел походную кашу с казаками ертаула — а он уже в пушечном обозе, пеняет нерадивым возничим. Не успели те перевезти дух — а он уже у недавно наведенной гати, разбирается, почему утопла телега с провиантом.

Настал черед и Чернокрылого Легиона, отряженного в боковое охранение головного полка. Князь явился во главе малой дружины из полусотни панцирных кавалеристов, подобранных подстать своему могучему вождю.

— Видно, хотел явиться и устроить нагоняй за плохое несение службы, — усмехнулся ангмарец, лежа в кустах рядом с Шоном, который азартно выцеливал княжеского телохранителя из арбалета. — Только нас на этом не поймаешь.

Стремительный конный кортеж, вынырнув из утреннего тумана, ворвался в пустующую стоянку. Вяло дымились три костра, разведенных в яминах. Булькала в котле подгорающая каша, полоскалось на пеньковой веревке чье-то исподнее.

И все.

Более — ни души.

— Разбежались они, что ли, батюшка? — спросил рябой детина из боярских детей, ходя меж разбросанных вещевых мешков.

— А кашу нам оставили? — ответил вопросом на вопрос Серебряный. — Верные люди говорили — крепкий отряд. Может, мор какой случился?

— Ладно, хватит уже дурака валять, — сказал Шон. — Князь все-таки…

Ангмарец крикнул с вершины холма, собрав ладони рупором:

— Вы чьи такие шустрые, людишки?

В стане князя произошел небольшой переполох. Но налюбоваться своей беспомощностью люди Серебряного игровикам не дали. Миг, и в седлах никого не осталось, вождя прикрыли щитами, в сторону леса ощерились копья, пищали и снаряженные луки.

— Назовись, — прокричал воевода, безошибочно определив примерное местонахождение ангмарца. — А лучше выйди на свет, мил человек. А то с перепугу кто-нибудь стрелку каленую пустит.

— Кто в гостях, тот и называется, — назгул упрямо выпятил челюсть и подмигнул Шону.

Но тот был мрачен. Вместо улыбки отложил арбалет, изобразил двумя руками знаки «виктории» и наложил один на другой. Получилась вполне себе ничего тюремная решетка.

— А еще вернее, — сказал он, — по вырывании ноздрей сошлют в Соловки.

— Накаркаешь еще. — Ангмарец поднялся и собирался уже спуститься с холма, когда не выдержали нервы у одного из княжьих людей.

— Ты с кем лаешься, морда? Пред тобой князь русский!

— Это какой такой князь, Курбский что ли? Так мы его уже и увидеть отчаялись, мил человек. Да и не похож этот на Курбского.

Назгул остановился и трижды свистнул по-разбойничьи.

Гребень соседнего холма тут же покрылся людьми с оружием в руках, из оврага вынырнули черкесы, небрежно помахивающие сабельками.

Этим любой князь, кроме самого царя, также был побоку.

— Совсем не похож, — сказал ангмарец, неспешно спускаясь вниз. — Если только брюхо не потерял по дороге.

Неожиданно напряжение снял сам Серебряный. Он расхохотался, оттолкнул двоих ратников, укрывающих его от «ворога», и пошел навстречу ангмарцу.

— И верно, — сказал он, хлопая по облитому кольчугой торсу, — маловато мошны наел, а что наел, так по дорогам здешним поганым растряс. Только верно человек мой слово сказал — князь я, Серебряный, слыхал о таком?

«Даже книжки читал, и фильмы смотрел», — хотел сказать назгул, но удержался..

В действительности воевода мало напоминал актера-певца Талькова.

Ростом был поменьше, но шире в кости, а физиономия его подходила скорее бессмертному Чапаеву из черно-белого ветхозаветного кинофильма. Те же усики, хитрые глазищи, только волосы «не по уставу» струятся до плеч, выбиваясь из-под кольчужной бармицы тончайшего плетения.

— Не гневайся, — сказал ангмарец. — Не признал тебя, да и признать не мог. Не встречались мы.

— Да? — вскинул брови воевода. — А меня морок взял, будто ходил ты на Асторокань со мной, на струге Федьки Косолапого.

— И его не знавал, и на стругах никогда не ходил… — Назгул остановился и махнул рукой.

Чернокрылый Легион и его горские союзники, пряча оружие, двинулись к своей стоянке.

— Чего в лес-то порскнули? — спросил Серебряный, знаком велев и своим оставить в покое рукояти сабель.

— Так ты налетел из тумана, ровно тать какой, уж не обижайся. А мы уже ливонцем ученые, как копыта кто услышит — занимаем оборону.

— Толково занимаете, — усмехнулся князь. — Будь я Кестлером, уже валялся бы мертвее мертвого у подгоревшего кулеша.

— Дивное дело, — назгул рассматривал собеседника, словно заморскую диковинку, — увидеть князя так далеко в поле.

Тот насупился.

— Когда Казань да Асторокань брали, или ногайца по шляху гнали — не в диво было князей ратникам видать. Проказа какая головы воеводам нашим выела, сидят во Пскове да Ругодиве, разумеют — казачки да стрельцы сами немца одолеют, без них, пресветлых.

— А ты, выходит, другой!

Ангмарец давно подрастерял робость перед знатными особами. Во-первых, общение с самим Басмановым, во-вторых — фронтовая обстановка.

Воевода огляделся и двинулся было к бревну, но его опередил один из ратников, взгромоздивший на поваленный ствол седло.

На него и сел Серебряный, поигрывая ногайкой и разглядывая воинов Легиона, вернувшихся к своим бивуачным занятиям — кто завалился под куст с мешком под головой, кто кинулся спасать угасающие костры и пропадающую кашу.

— Вольница у тебя, боярин, — сказал он наконец, и по тону нельзя было сказать, осуждает он ее, или даже приветствует, — словно у казачков.

— Так казачью работу и выполняем, — сказал назгул, устраиваясь напротив князя.

Увидав это, Серебряный покачал головой:

— Точно не ходил на стругах? Вон и сидишь, ровно засечник или мордвин.

«Ну и осел, — в сердцах отругал себя ангмарец. — Еще бы в индийскую падмасану уселся».

— От засечников набрался, — буркнул он неопределенно. — А про нас у Зализы из Пустоши Северной следует спрашивать, или у князя Басманова.

— Эк хватил… — Серебряный сунул нагайку за отворот сафьянового сапога. — У Басманова! Ну, полно, не желаешь о себе гутарить, так и не надо.

«Интересно, — подумал назгул, — он решил про себя, что я какой-то особо засекреченный опричник? Скорее уж, что я особо боящийся Разбойного приказа казачок из беспредельщиков, типа Аники. Одно хорошо, приставать не стал».

— Про мужа истинного, — заметил князь, — дела говорят.

Ангмарец помолчал, гадая, о ком бы это шла речь.

— Вы с Репниным шли на Ринген, так?

«Это что — допрос? — ужаснулся назгул. — Сейчас спросит — почему тысячи русских парней в земле лежат, а мы живы. Ого-го, рановато мы из кустов вылезли да луки убрали. Уж не вязать ли нас прибыл пресветлый князь?»

Впрочем, он тут же понял свою ошибку. Цельный князь — на какую-то артель? Много чести! Хватило бы и сотни стрельцов о главе с заместителем обозного воеводы, или дюжего дьячка из Разбойного Приказа.

— С корабля нас сняли и прикомандировали… То есть, дали под руку воеводы Репнина. А тот, когда на Ринген шел, отрядил нас немца отвлекать.

Серебряный вдруг вскинул голову и пристально вперился в глаза назгула, да так пронзительно, что тот был вынужден уставиться в траву.