Басманов придирчиво оглядел стол, состоящий из досок, брошенных поверх четырех бочонков, накрытых трофейным парусом.

— Разносолов заморских много, а пожевать чего-нибудь, дабы плоть усладить не сыскали?

— Так что у врага берем, тем и кормимся, — развел руками Роде, вскарабкавшийся наверх вторым номером. — Запасов из Нарвы дней на двадцать хватает, не более. Рыбку зато сами ловим. Мои мавры отлично ее готовят. Отведай, князь, пальчики оближешь.

Басманов обреченно вздохнул, сел на ящик из-под огненного зелья, уставился на рыбу с ненавистью.

— Не люблю я гадов морских. Мне бы зайчатинки…

— Я людей отряжу поутру, настреляют дичи, — пообещал Роде.

К столу сел ангмарец, датчанин, поляк и случившийся на борту флагмана командир второго по величине когга, мрачный белобрысый чухонец по прозвищу Булава. Был он совсем недавно витальером, но, прослышав о каперском флоте, сам явился наниматься на службу. Зарекомендовал себя с самой лучшей стороны. Перед опричником он робел и прятал глаза, больше слушал, чем говорил.

Последним за стол уселся Аника-воин.

— Дело у нас будет особое, — сказал Басманов, — увезти из Дании принца Магнуса, претендента на престол.

Он обвел тяжелым взглядом всех присутствующих.

— Пока я не наговорил лишнего, хочу спросить: все ли готовы дальше служить царю-батюшке?

— От чего же, княже, обидеть ты нас хочешь? Или доселе мы своей кровью не доказали, что верны белокаменной Москве?

— Тут особый вопрос, боярин, и слова мои не к тебе. — Басманов вперил взгляд в смущенного датчанина. — Ты, Карстен, станешь драться за интересы московского престола? Ведь на той стороне вполне могут оказаться даны, одной крови с тобой?

— Нынешние правители моей родины мне не милы, — медленно и отчетливо произнес Роде. — Хотелось бы мне увидеть нового и справедливого короля для своей земли. Буду драться, как прежде.

И с наивной надеждой спросил:

— Ведь не придется нам бомбардировать с моря столицу? Жечь ядрами посады и мельницы?

— Бог даст — не случится. Войны у нас с Данией нет, тихо все сделаем — и не случится. Напротив, крепкий союзник будет у Руси в северной Европе.

Басманов забрал бороду в кулак, сощурился и спросил:

— А как пришлось бы бомбардировать города? Ушел бы со службы?

— Пожалуй, — сказал Роде. — Ушел бы.

Опричник головой покачал.

— Другой воевода на моем месте уже бы в железа велел заковать за подобные речи.

— Знаю, не велишь.

— Не велю. Теперь к тебе, пан Соболевский, первая сабля флота нашего, слово. Был ты в своей отчизне, слышал о хоругвях, стянутых к Ливонской границе. Что станешь делать, случись неладное?

— Я много думал об этом. — Соболевский подбоченился, запустил большие пальцы рук за кушак, гордо сверкнул глазами. — На море готов я воевать хоть с самим чертом. А что до суши…

— Никто тебя не отправит для Иоанна Васильевича Смоленск отбивать, — усмехнулся Басманов, но глаза его при этом оставались холодными, цепкими. — Нанят ты лично мной, а значит, родом Плещеевых, для судового боя.

— Так, — сказал Соболевский, — судовую рать водил и водить буду в сечу.

— А для сухопутной войны есть на флоте вот они, — князь указал на ангмарца. — С честью несут славу корабельную по лесам и полям Ливонским.

Назгул слегка покраснел. «Надо будет ребятам сказать, — подумал он. — Впрочем, комплимент-то сомнительный. Выходит, во всех военно-морских силах мы самые беспринципные. Эдакие бультерьеры опричные, без страха и упрека…»

— Скрепим по новой наш союз, — поднял Басманов кубок. — Чтобы не случалось промеж нас раздоров и непонимания.

Осушив кубки, все стали ждать продолжения.

Аника с благодарностью поглядывал на опричного воеводу. Ведь и у казака тот мог спросить: пойдешь ли на Дон, огнем и мечом приводя к покорности тамошний вольный люд? Станешь ли мечом государевым на Днепре? Но не спросил.

Наконец князь заговорил:

— Магнуса держат на самой границе, в небольшой рыбачьей деревушке. Всей фортификации там — одна башня. Гарнизон — три десятка пикинеров, да ржавая пушка. Не ждут они нападения с моря, ожидая его со стороны сторонников юного принца из центральной части данской земли.

— Звучит очень просто, — заметил ангмарец. — Так в чем заковырка?

— Поблизости стоит конная тысяча, что может примчаться быстрее ветра. Так что делать все придется тихо и споро. Никто же не хочет устроить войну с Данией, побить пушечными ядрами кавалерию, положить под копыта малочисленные абордажные команды?

Никто, конечно, не хотел подобного исхода.

— Ярослав, как коней ертаулу передаст, назад воротится. Он нарисует на папире деревеньку. А уж вы подумайте, как подойти незаметно, как высадиться, как уйти неопознанными.

— А сам Магнус знает, что его похитят? — спросил Аника. — Или придется в мешке тащить?

— Мал он еще, — проворчал Басманов, — такие вещи знать. Есть среди его тюремщиков верный нам человек. Каждый день, начиная с послезавтрашнего, будет он зажигать на башне ночные огни.

— Это хорошо. — Роде теребил бороду, чувствуя азарт. — Лодки о камни может разбить, волной перевернуть, в море отнести. А так — хоть в пучине не заплутают. Как мошки на огонь пойдут.

— А с чего ты взял, что там каменистый берег? — напряженно спросил Басманов.

— В Дании других мест не бывает, — усмехнулся Роде. — Как и в Норвегии или в земле карелов. Фиорды, оскаленные каменными клыками щели, устланные валунами гавани. Надо нам множество лодок заготовить. Да получше нынешних.

— Я с вами пойду, — заметил Басманов. — На берег не полезу, останусь на когге. Нужно мне с юным Магнусом разговоры долгие разговаривать, лепить из мальчика мужа.

— Все корабли вести, или оставить часть отпугивать купцов от Ревеля? — спросил датчанин.

— В этом году, — вздохнул Басманов, — не взять нам Ревеля, чую. Много тому причин, и не последняя — непокой в земле польской. Так что нам все едино — есть там припасы, или нет. Все одно — что купцы завезут, то они за зиму съедят.

— А прикрывать караваны новгородские оставим силы?

— Много воли взяли новгородцы, — заметил Басманов, думая о своем. — Привыкли к безопасной навигации, диктовать начинают Москве, как дела с соседями вести. Не помешает им вспомнить, что изобилие нынешнее на северо-западной Руси явилось не вдруг, а под жерлами каперского флота.

— Выходит, идем всей флотилией?

— Государь велел охранять Магнуса пуще зеницы ока. В нынешнее смутное время один друг на западе нам важнее, чем десять торговых караванов.

Каперская флотилия с попутным ветром ушла далеко от ливонских берегов, а в открытом море повернулась на запад и двинулась в сторону Дании. Басманов вдруг начал жестоко страдать от морской болезни, чего с ним раньше не случалось. Видимо, начал все же сказываться возраст и беспокойный образ жизни последних лет.

Князь заметно нервничал. Понимал, что датское дело — наиважнейшее. Но в то же время из головы не шли поляки, копошащиеся в тылу Серебряного.

— Стоило дать ему добро на взятие Феллина, — размышлял вслух хворый князь, вышагивая вокруг карты. — Пусть и большой кровью, но взял бы без сомнения. А за стенами, да при полном нашем морском господстве не страшны бы ему сделались поляки.

Однако Очин-Плещеев, убывая на Вологодчину, намекнул родичу — дескать, царь сам желает прибыть к войскам, возглавить штурмы самых знаменитых и крепких городов Ливонского Ордена.

Дело хорошее — при царе и обозные воеводы начинали резвее суетиться, и армия подтягивалась, творя чудеса. Вот только у великого князя московского отчета не потребуешь. Неясно, когда он соизволит явиться к полкам.

— Курбский тоже хорош, нечего сказать, лис старый, — бормотал опричник. — Не желает торчать в Ливонии, пока там ничего важного не делается. Ждет, когда выведет Кестлер в поле свое последнее воинство, после которого останется только брать при помощи флота и орудийной канонады приморские города.