Я глянула на Степана, и он понял, что этим представление нас друг другу не окончено.

– Это как раз Дарья Владимировна будет, – показал он рукой на меня. – А это их маменька, Ирина Афанасьевна.

– Очень приятно, господа сыщики! – восхитилась маменька, ничем не выдав, что усмотрела во всей этой ситуации изрядную долю комизма. – Раз вам пирожки понравились, может, и отобедаете с нами?

– Нет, спасибо. Мы уж все дома отобедали, – ответил за всех Васька.

– Ага! И пирогов вот наелись, – добавил Степан. – Благодарим покорно за приглашение.

– Очень приятно общаться с такими воспитанными молодыми людьми, – сказала маменька. – Но вынуждена вас покинуть.

И ушла. Похоже, ее уход вызвал у гостей облегчение, которое они, впрочем, ничем не выказали. Мы расселись на диване и в креслах, и я спросила:

– Раз вы здесь, значит, узнали что-то важное?

– Узнали! – радостно подтвердил Степан. – Только пусть Васька с Прошкой… с Прохором Антиповым рассказывают.

– Сперва я начну, – охотно подхватил Васька. – Мы со Степкой стали рассуждать про то, как преступников ловят. И вот вспомнили: нужно обязательно вызнать, с кем жертва общалась… Или общался? Как сказать?

– Да ты говори про важное, – заворчал Степан, – а не про то, как говорить, спрашивай.

– Это вы очень верно рассудили, – похвалила и подбодрила я Василия, – полиция с этого всегда начинает. Даже название этому есть – определить круг знакомств и общения.

– Вот и мы про это вспомнили, – закивал Васька. – И стали определять круг, то есть вспоминать, с кем господин Пискарев общался. Всех наших соседей перебрали, никого не вспомнили. А после вот Прошку увидели и подумали, что он у них мог столоваться!

– Не у нас, – поправил Прохор, – а в папкином трактире.

– Ну да, я и хотел так сказать, – принял поправку Василий. – Вот и позвали Прохора, стали спрашивать. Он и подтвердил. Дальше ты давай, все равно мы с твоих слов про это знаем.

– У отца трактир, – весомо заговорил Прохор. – Через два дома от нашего, в подвале. Я там и видел соседа нашего по дому, Пискарева то есть.

– Как же… – попыталась я спросить, отчего он бывает в трактире, если учится в гимназии, но Прохор понял меня с полуслова, кивнул в знак понимания и объяснил сам:

– Да я в самом трактире, в залах для посетителей, только когда закрыто бываю. Но обедаю там каждый день – не готовить же для меня отдельно, раз свой трактир есть? У папки там небольшое помещение для своих, вроде столовой. А вход со двора. Но из того помещения есть в залы окошечко. Можно занавеску отодвинуть и посмотреть. Отец смотрит, когда опасается, что посетитель попробует не рассчитавшись сбежать. Или еще чего. А я от делать нечего выглядываю. Так что видел там Пискарева не раз и не два.

– Это понятно. Но что с того следует?

– Как что? Я ж его не одного видал! Вот с вашим Михаилом Юрьевичем, кажись, видал и с другими друзьями. Но про них я мало что сказать могу. Отец, тот, может, лучше скажет, хотя я его спрашивал, тоже ничего толком не помнит.

– Но что-то все же сказал?

– Да ерунду всякую! – уверенно сообщил Прохор. – Что водки или вина пили немного, а шуму от них всегда как от пьяных. Стихи всякие горланили, песни порой. Глупости всякие устраивали, то стул из-под друг дружки тащить станут, то пойдут на улицу и прохожих пугают. Идет себе человек, а те ему в ухо на пять голосов: «Ку-ка-ре-ку!»

– Это тоже немаловажные данные, – сказала я. – Хоть вы и правы, со стороны они ерундой кажутся. Но вы, Прохор, продолжайте.

– А я про что говорил?

– Про то, что про этих ты ничего сказать не можешь, а про другого можешь, – подсказал Степан.

– Ну да! Был еще один типус! С ним Пискарев несколько раз вдвоем обедал. И вели они себя тише воды и ниже травы. Все шепотом да шепотом! Да с оглядками.

– Очень нам это подозрительным показалось! – вставил веское слово Василий.

– Да! – подтвердил Прохор. – Очень подозрительно.

– Описать сможете?

– Это как? Я рисую плохо.

– Не надо рисовать. Словами тоже описание дать можно, – объяснила я. – Вы для удобства сверху вниз начните. Какие у него волосы, скажите.

Прохор вдруг захихикал, но сам себя и одернул:

– Простите, смешно вышло. Оттого что волос у него не было.

– Лысый или бритый? – уточнила я.

Прохор задумался, почесал кончик носа:

– Лысый по большей части. А остальное бритое. Вот тут и тут волоса были бы, если бы не брил их.

– Лоб какой? Высокий он или узкий?

– Наверное, высокий. Вот такой, – Прохор приложил к своему лбу всю пятерню.

– Уши не заметил?

– О! Большие, круглые.

– А мочки у ушей?

– Не помню.

– Нос?

– Нос как нос. Чуть картошкой, но не слишком. Да! Усы у него вот до сюдова!

Он опять прибег к помощи пальцев и показал, что усы у того человека росли не только над губой, но спускались на подбородок. И, видимо, упреждая мой следующий вопрос, сообщил, что губы у того человека тонкие и зубы, кажись, все на месте. Дальше мне снова пришлось подсказывать.

– А стоя ты его видел? Какого он роста, толстый или тонкий?

– Ростом он тому Пискареву вполголовы. Он разок, как уходить собрались, шепнул ему на ухо, так чуток на цыпочки встать пришлось, потому как затылком Пискарев ему в нос упирался.

Вот! А я даже не знаю, какого роста был Пискарев.

– Он не шибко толстый, животик оттопыривается, а так не толстый, – продолжил Прохор. – Папка таких сытыми зовет.

– Про одежду расскажи, – подсказал в этот раз Степан.

– Одежда у него обычная. Сюртук, жилетка, штаны. Это, котелок! И пенсне! Он, как кушать подадут, всегда пенсне надевал и в тарелки всматривался. Вроде все?

– Ты ж говорил про запах! – напомнил товарищу Васька.

– Да не я говорил, отец говорил. Я ж у отца про все выспросил. Он сперва ругать меня начал, а после, как я объяснил, что если мы чего важного вспомним и полиции скажем, то, может, помощь им окажем в поимке преступника, сам вспоминать начал.

– Это вы ему так посоветовали объяснять?

– Мы, – признался Васька.

– Очень верно посоветовали, – похвалила я. – И что же ваш отец, Прохор, вам сказал?

– Что от того посетителя лекарством пахло. Только не совсем лекарством, не как в аптеке или в больнице, а как-то иначе.

– А вот это просто замечательно! – воскликнула я.

– Да чего тут замечательного, если нюхать противно?

– Это замечательная примета, очень важная, – объяснила я. – Ваш отец не слышал, как Пискарев к тому господину обращался?

– Не-а. Не слыхал. Я ж говорил, что они все больше шептались, чем вслух говорили.

– Может, голос его слышал?

– Голос слышал, но, видно, обычный голос был, раз не сказал ничего.

– Вы уж переспросите его, тонкий голос или низкий. Это тоже может важным оказаться. А заодно еще спросите, курил ли он и что курил: трубку, папиросы или сигары.

– Спрошу.

Тут все трое моих сыщиков слегка приуныли. Они-то полагали, что разузнали все, а тут вон сколько вопросов без ответов осталось. Пришлось их подбадривать, говорить, что вот сама я, к примеру, даже не задумалась о том, что нужно такие знакомства проверить. Кажется, успокоила.

– А их правда могут в тюрьму посадить? – вдруг выпалил Прохор, указывая на приятелей.

За что получил кулаком в бок от сидящего рядом с ним на диване Васьки. Степан же просто отвел глаза и сделал вид, будто рассматривает корешки книг в шкафу. А мне пришлось задуматься над ответом. Похоже, что Василий и Степан расписали свои подвиги на ниве сыска самыми яркими красками. И возможность оказаться в тюрьме выглядела для них едва ли не как награда за те подвиги. И как тут ответить, чтобы задор их сыщицкий не сбить и не поощрить на глупости разные?

– Если узнают про некоторые незаконные детали розыска, что они проводили, то могут и в тюрьму определить, – осторожно начала я. – Но я надеюсь, что этого не произойдет. Ведь для важного и доброго дела они закон нарушали и покуда ничего серьезного в этом плане не сотворили. А вот на допросе им, скорее всего, побывать доведется. Хорошо хоть адвокат пока за них вступился. Так что, может, до родителей дело и не дойдет.