— Все, сука, тебе конец! — заявил он Кропотину. — Я тебе, падле, такие воспитальные, бля, работы назначу, тебе пожизненный расстрел с конфискацией малиной покажется, дятел!

И он назначил. После того как суд наскоро оправдал Кропотина за отсутствием состава преступления, а на самом деле потому, что председатель трибунала полковник Трифонов так смеялся во время оглашения обвинения, что был вынужден объявить десятиминутный перерыв, Молчанов устроил Кропотину преисподнюю в одной отдельно взятой казарме. Не было такого унизительного издевательства, какое не придумал бы изобретательный «страшина», как его с ударением на предпоследнем слоге именовали подчиненные.

Кончилось все тем, что после очередного избиения и приказа стирать молчановские портянки (самое невинное из того пакета наказов, что давал рядовому его начальник) доведенный до отчаяния Дима схватил «калаш» — и разрядил в своего начальника автоматную обойму. А потом перемахнул через бетонный забор и был таков.

Так как дело было к ночи, найти его в тот же день не удалось. Равно как не удалось найти его и на следующий день.

Дима исчез.

Служил он в Краснодарском крае. После недели бесплодных поисков по всему региону и ведущим из него транспортным артериям Кропотина сочли пропавшим без вести. Это было не так уж невозможно, потому что буквально в нескольких десятках километров находилась кровавая и жестокая земля Чеченской Республики.

Кропотин сгинул бесследно.

…Но участь его оказалась не столь однозначной.

Хотя одно то, что он не был пойман и отдан под трибунал, было для него счастьем. Еще большим счастьем следует признать то обстоятельство, что, вопреки официальному вердикту военного ведомства, он не попал в плен к чеченцам и не погиб.

Истина находилась примерно посередине двух этих исходов. Кропотин действительно попал в плен.

Но к своим.

Той страшной ночью, когда он, не чуя под собой ног, убегал куда глаза глядят, расстреляв своего начальника, он зашел несколько дальше, чем думал. Он видел какие-то посты, высматривающие во тьме кого-то — как ему казалось, именно его, Дмитрия Кропотина. Он видел насыпи и заграждения из колючей проволоки под напряжением. Он видел прожектора, которые метались туда-обратно, и преодолевал сектора, которые выхватывались из тьмы конусами света этих прожекторов.

Под конец перед ним выступила из тьмы высокая бетонная стена, тянувшаяся насколько хватало обзора.

А возле этой стены на него напали четверо.

…Кропотин и не знал, что он может так хорошо драться. Правда, еще в школе и потом на первом курсе университета он занимался боксом, карате, а потом кикбоксингом, но никто — никто, даже его ближайшие друзья! — не знали, что он достиг на этой стезе определенных успехов. Илья считал это очередным чудачеством своего незадачливого друга и откровенно, хоть и добродушно, смеялся над той возможностью, что Кропотин когда-нибудь станет более-менее стоящим единоборцем.

А теперь он дрался, как зверь, показав все то, что он не считал нужным, да и не смел показывать долгие годы. Он попросту прыгнул выше головы, сработал на сто пятьдесят процентов своих возможностей, помня, что, если его схватят, ему не миновать суда и, быть может, расстрела.

Двоих парней в камуфляже ему, кажется, удалось вырубить, третьего он сбросил с насыпи прямо на колючую проволоку, а четвертый вскинул на него дуло «Калашникова» и, быть может, выстрелил бы, если бы в ту же секунду четко и коротко, как выстрел, не прозвучала властная команда:

— Не стрелять, идиоты!! Взять живым!

Кропотин видел, как в кривой ухмылке перекосилось перемазанное землей и кровью лицо его противника, как сверкнули в свете наведенного прожектора его тесно посаженные, по-волчьи оскаленные белые зубы… В следующую секунду сильнейший удар обрушился на голову Димы, и он почувствовал, как переворачивается в глазах и светлеет истоптанная сапогами насыпная черная земля…

— Очухался.

Холодный металлический голос без малейших признаков сочувствия и насмешки.

Кропотин открыл глаза. Прямо перед ним безжизненно застыло мрачное широкоскулое лицо с чуть раскосыми темными глазами. В тот же момент эти холодные глаза моргнули и чуть раскрылись, а в самой их глубине появился слабый интерес.

— Ты кто такой?

— Я?

— Ты. Про себя я знаю, кто я такой.

Кропотин простонал и попытался поднять руку, чтобы пощупать, что у него с головой. И наткнулся на свежие окровавленные бинты. Голова дико болела, в висках гулко ворочалась и сдавленно бормотала боль, словно Диме приложили по меньшей мере молотком.

— Ладно, лежи, — сказал широкоскулый. — Мы и так примерно представляем, кто ты такой. Но мы еще подумаем, что с тобой, таким артистом, делать.

— Меня расстреляют? — наконец выговорил Кропотин.

— Не знаю. Вероятно, нет. Но ты здорово отделал наш патруль. Двое до сих пор валяются в лазарете, как ты. Полковник здорово разозлился.

— Я не о том…

— А, об этой несчастной очереди в брюхо дегенерата, которому в свое время по недоразумению присвоили звание старшины? Ничего страшного.., полковник скажет, выдавать тебя военным или оставить у нас.

— Как это.., разве вы не подчиняетесь…

— Подчиняемся. Но не тем. Лежи, выздоравливай.

…Полковник оказался невысоким статным человеком средних лет, с профилем и осанкой Наполеона. К нему Кропотина привели на третий день лечения в лазарете.

— Где учили обороняться? — вместо приветствия резко спросил он.

Кропотин провел рукой по мокрому от пота лбу и после долгой паузы ответил:

— Я служил.

— Где ты служил, мне прекрасно известно, — оборвал его полковник. — Я спрашиваю, как ты сумел разобраться с моими людьми, которые, как мне кажется, обучены не самым небрежным образом Я, разумеется, понимаю, что ты действовал в состоянии аффекта, но это не может все объяснить.

Он постучал пальцем по столу, потом взял со стола какую-то папку и начал быстро ее просматривать. Дима понял, что эта папка — не что иное, как его, Кропотина, личное дело.

— Значит, так, Кропотин Дмитрий Владимирович, — наконец сказал полковник. — Ты мне нравишься. У меня есть не беспочвенные подозрения, что в случае, если мы выдадим тебя военным властям, тебя ждет расстрел.

Дима судорожно сглотнул.

— Но пока что ты у нас, — обстоятельно, чеканя каждое слово, продолжал полковник, — и тебе ничего не грозит. Так что…

Он прервал свою речь и внимательно посмотрел прямо в бледное лицо Кропотина, несущее на себе жестокий отпечаток недавней раны и тяжелых физических и моральных испытаний. Дима не мог не воспользоваться этой паузой.

— Но разве вы не подчинены военному ведомству, товарищ полковник?

Против ожидания, тот не рассердился, напротив, на его строгом неулыбчивом лице появилось нечто вроде легкой кривой усмешки.

— Мы подчинены Москве по линии ФСБ, — ответил он. — Военные нам не указ.

Кропотин начал смутно догадываться, куда он попал. Еще в той части, где он служил под отеческим присмотром «страшины» Молчанова, шли слухи о находящейся неподалеку секретной базе спецслужб, функционирующей под видом обычного — кажется, авиационного — подразделения. Говорили, что на ней, этой базе, готовят диверсантов для последующей работы чуть ли не на территории Чечни и других районов беспокойного, как разворошенный муравейник, Северного Кавказа.

Но это были только слухи. А вот теперь, по всей видимости, Кропотин столкнулся с объектом этих домыслов и недомолвок воочию.

— В общем, так, Кропотин, — заговорил полковник. — Ты пройдешь нечто вроде экзаменов. Проходишь благополучно — остаешься здесь и спокойно отслужишь свои два года. Нет — вернешься в свою часть, откуда самовольно бежал, и с тобой поступят по усмотрению трибунала. Ясно?

Яснее было некуда.

…Испытания Дима едва не завалил. Всегда отличавшийся великолепной выносливостью, он на этот раз не сумел показать всех своих качеств. Причиной тому было то ли пресловутое ранение, то ли плохая психологическая подготовка. И если бы не стрельба, в которой он превысил норму профессионального бойца спецназа, быть бы ему в своей части, а потом на нарах.