Делались попытки доказать, что подобного рода преступление могло быть совершено только профессиональными бандитами и что виновников его следует искать среди соучастников какой-либо из известных бандитских шаек. Однако, по мнению Совещательной комиссии, это преступление, так же как и более раннее преступление в Бриджуотере, не носят следов деятельности профессиональных бандитов, а, наоборот, явно совершено неопытными преступниками».

Таково было заключение ректора после того, как Совещательная комиссия, председателем которой он являлся, ознакомилась с показаниями свидетелей. Он же и подписал это заключение, как подписывают смертный приговор.

Чего же он боится сейчас, если тогда он выполнил роль палача с такой уверенностью в своей правоте?

— Зачем вы меня позвали? — повторил профессор уголовного права. — Чтобы сделать мне нагоняй? Чтобы попросить меня подать в отставку? Я не подам в отставку. Чтобы поиздеваться над тем, что я еврей? Я не позволю издеваться над тем, что я еврей!

— Вы просто невыносимы. Убирайтесь вон! — крикнул ректор университета.

— Вы совсем старый человек, а Сакко только тридцать шесть лет. Ванцетти тоже нет сорока. Оглянитесь, вокруг вас — смерть, смерть и ненависть!..

Сказав это, профессор уголовного права резко повернулся и вышел.

Позади себя он оставил комнату, скованную тишиной. В ней не было ни малейшего движения, если не считать дрожи, с которой не мог совладать старик, имевший все — имя, богатство, почет, положение — и чувствовавший себя в эту минуту самым несостоятельным человеком на земле, ибо в нем жили только страх и тяжкое предчувствие смерти.

Что же до профессора уголовного права, он тоже не мнил себя победителем. Он сказал то, что ему хотелось сказать, ибо у него была сильная позиция и он выступал в тоге обличителя. Но разве он сделал все, что мог сделать, и сказал все, что мог сказать? Разве он сам понимал до конца, почему эти двое должны умереть? Или было в их смерти нечто такое, что он и сам не решался понять?

В одиннадцать часов утра к Чарльстонской тюрьме прибыли подкрепления, и людям, которые их видели, почудилось, будто началась маленькая война и войска ринулись в бой с противником. На грузовиках сидели вооруженные полицейские, в колясках мотоциклов были установлены пулеметы, а позади везли прожектор, луч которого мог прорезать тьму и туман на целых три мили. С ревом сирен отряд подкатил к тюрьме, и начальник ее, которому уже сообщили, что ожидаются беспорядки и что в связи с этим к тюрьме высланы подкрепления, вышел навстречу прибывшим, недоверчиво поглядывая на них.

Когда начальник полиции штата Массачусетс заявил начальнику тюрьмы по телефону, что, по указанию губернатора, он посылает к тюрьме дополнительную охрану, тот ворчливо спросил у него:

— Какие тут могут быть беспорядки?

Ему так и не объяснили, о каких именно беспорядках шла речь. Да и откуда они могли знать, каких надо было ждать беспорядков? Им казалось, что в воздухе пахнет грозой и что нужно принять какие-то меры.

— Пожалуйста, если вы считаете необходимым. Дело ваше. Должно быть, у вас есть для этого основания, — сказал начальник тюрьмы начальнику полиции, думая, что до конца этого злосчастного дня случится еще немало неприятностей. Только совсем не тех, каких они ожидают.

О чем они только думают? — удивлялся начальник тюрьмы. Неужели они предполагают, что появится какая- нибудь армия и взорвет тюремные стены, чтобы освободить двух анархистов?! В душе начальник тюрьмы даже обиделся за Сакко и Ванцетти. Он привык считать, что знает приговоренных к смерти куда лучше, чем те там, на воле. Разве они подозревают, какие покладистые и тихие люди эти два итальянца? Настоящее знание человека дается только в тюрьме, и нигде больше.

Выйдя к воротам, начальник раздраженно сказал капитану полиции, возглавлявшему вооруженный отряд, что тот может расставить людей по своему усмотрению — и тут, и там, и всюду, где только найдет нужным.

— Каких, беспорядков вы ждете? — спросил его капитан.

— Я не жду никаких беспорядков, — отрезал начальник тюрьмы. — Во всяком случае, тех беспорядков, на которые вы намекаете!

Он вернулся в свой кабинет, а капитан полиции заметил лейтенанту:

— Чего это он вдруг взъелся? У него такой вид, словно ему хочется дать нам по шее.

Начальник тюрьмы вошел в кабинет с лицом, потемневшим, как грозовое небо. Люди, которые ждали, чтобы получить его распоряжения по тому или иному делу, раздумали к нему, обращаться, решив, что дело их потерпит, покуда у начальника не отляжет от сердца. Один только электротехник не мог отложить своего дела, ведь не он и не начальник придумали сегодняшний день со всеми его неприятностями, ему, как и начальнику, сегодняшний день свалился как снег на голову, и ему нужно было обсудить кое-какие вопросы, невзирая на то, в каком расположении духа пребывает начальство. Он вошел к начальнику и прямо приступил к делу: сейчас-де уже четверть двенадцатого, а он еще не проверил электропроводку.

— Ну и какого же черта вы ее не проверяете? — раздраженно прервал его начальник тюрьмы.

— Да ведь мне было приказано зайти к вам, прежде чем я начну ее испытывать, — стал оправдываться электротехник.

Начальник вспомнил, что он и в самом деле дал такое распоряжение. Вызвано оно было, конечно, его обычной отзывчивостью. Обитатели тюрьмы всегда болезненно реагировали на манипуляции со светом. Когда свет меркнул, тускнел и почти угасал, а потом снова загорался с прежней силой, в тюрьме знали, что в электрический стул включили ток и там идет казнь или репетиция казни. Не будучи человеком бесчувственным, начальник понимал, что каждый заключенный в его тюрьме в какой-то степени делит с тремя обреченными на смерть их страдания и тоже ждет казни со страхом и душевной болью. Тюрьма связывает своих обитателей воедино. Они словно образуют некий живой организм, и когда часть этого организма отмирает, остальные его члены тоже, кажется, умирают понемножку. Люди, никогда не бывавшие в тюрьме, не сидевшие или не работавшие там, не поймут этого, да и не захотят понять, как могут обыкновенные, заурядные преступники испытывать такое сострадание к приговоренным к смерти. А между тем начальник тюрьмы знал, что подобное сострадание было вполне реальным фактом. Ему не хотелось зря растравлять души сотен людей, к тому же он мог представить себе, как мучительно отразится эта маленькая репетиция на Сакко, Ванцетти и Мадейросе. Сколько раз им еще придется умирать за сегодняшний день! К чему еще одно ненужное испытание?

Начальниц тюрьмы высказал свои соображения электротехнику, и тот согласился с ним, заявив, однако, что ничего не поделаешь, у него нет другого выхода.

— Видите ли, — сказал электротехник, — никогда нельзя знать заранее, выдержат ли провода и предохранители ту нагрузку, которую надо дать на электрический стул. Строго между нами, сэр, это — самый растреклятый способ убивать человека, и зачем его только придумали, один черт знает. Виданное ли это дело: сажают человека на стул и пропускают через него электрический ток. Если кому-нибудь кажется, что это не больно, — он кретин. Стоит только разок поглядеть на эту процедуру, чтобы убедиться — больно человеку или не больно! Уверяю вас, если бы мне пришлось выбирать между этой самой штукой и виселицей, лично я предпочел бы виселицу. Лучше пусть меня расстреляют или повесят, чем я сяду на электрический стул.

— Меня, уважаемый, не интересуют ваши вкусы в этой области, — желчно прервал его начальник. — Я спрашиваю вас: какого черта вам надо целый день испытывать этот проклятый стул?

— Я же вам объясняю, — ответил электротехник. — Представьте себе, что вы посадили кого-нибудь на стул, включили ток и вдруг произошло замыкание. Скажем, сгорели предохранители или не выдержал провод. Веселенькая история, а? Приятно вам будет, если бедняга просидит там с завязанными глазами, весь увешанный электродами, часика два, покуда не будет найден разрыв или короткое замыкание, чтобы продолжать казнь?