— Как мило.

— Как вдохновляюще, — выдохнул он. Между нашими губами почти не было воздуха. Он пересек брешь, его губы были нежными, уважающими, почти умоляющими, пока он целовал меня. — Я не прошу свободы от твоей пытки. Я принял эту вкусную агонию. Я жажду ее, хоть это как вонзать нож в свое сердце.

В этот раз, когда он целовал меня, он держал мои запястья у каменной стены. Было безумием целовать его в ответ. Безумием — позволять ему целовать меня, когда я знала, что он был только злом. Я думала, что была защищена от фейри. Я врала себе.

— Твоя непоколебимая верность людям манит меня, как огонь. Твоя решимость рисковать собой ради уязвимых оставила на мне след, — выдохнул он. — Но… я все еще должен попросить тебя о немыслимом.

— Почему? — спросила я, глаза покалывали слезы. Он мне нравился. Он спасал меня снова и снова, хотя притворялся, что ему было все равно. Он помог мне спасти детей, хоть делал вид, что не помогал. Я просто не видела, как это вязалось с его желанием моей смерти.

Его глаза закрылись, он напряг челюсть, а потом сказал, словно заставлял себя:

— В пророчестве было больше, Кошмарик. Помнишь? «Но если странные и смелые души решат объединить их, укрепить то, что спутано, сделать кривые пути прямыми — только кровь подойдет. Кровь обеих, данная по их воле, чтобы смыть всех нас».

Я охнула.

— Ты хочешь сказать… что…

— Я говорю, что я — странная и смелая душа. Что с первого дня, как я прочел ту книгу, я знал, что должен сделать. И когда Кавариэль украл у тебя сестру, я знал, что должен сделать все в своих силах, чтобы украсть тебя, пока он не забрал и тебя. Чтобы как-то — я все еще не знаю, как — убедить тебя на сделку со мной. На сделку на жизнь, отданную по своей воле. На принятие смерти. Ради конца, который я стал желать больше своего существования.

Во рту пересохло.

Он был честен. Он был честен с нашей встречи в лесу. Он был честен, когда заманил меня в брак, сделав своей. Когда выкупил меня ухом. Даже сейчас, когда просил меня умереть по своей воле.

— А моя сестра? — спросила я сквозь онемевшие губы.

— Другая половина твоей странной духовной связи? — он криво улыбнулся. — Я надеялся, что ты поможешь мне с этим.

— Ты думал, что я не только соглашусь отдать жизнь, но и уговорю ее.

— Я уверен, что ты можешь сделать все, если захочешь этого, Кошмарик. Если будешь настроена на достижение этого.

Я уже качала головой. Он просил…

Он заговорил с сожалением:

— Худшая часть, Кошмарик, в том, что я знаю, что ты поддашься. Заключишь со мной сделку. И когда я пролью твою кровь на камни у Двери Жути, я пролью с ней свое сердце, и все мои ночи станут черными, а дни будут тянуться в бесконечном отчаянии.

— Тогда зачем это делать? — прошептала я. — Зачем просить это?

Он замер. Он был так близко, что я ощущала его дыхание кожей. От этого на руках появились мурашки.

— Я был когда-то ребенком, украденным у семьи, которая любила меня. Я выплакал все слезы, когда Фейвальд украл меня. Они утопили меня в крови невинных, выпустили меня как бессмертного монстра. Это было преступление против любви и жизни. Преступление, которое совершали снова и снова. Я хочу, чтобы эти преступления прекратились навеки. Не только ради смертных — твой вид не лучше моего в плане невинности — но ради всех нас. Я хочу этого больше, чем хочу быть счастливым. Больше, чем хочу, чтобы ты жила. Некоторое просто должно быть. Не все можно отвратить.

Он отпрянул так быстро, что мне вдруг стало холодно.

— Я не жду, что ты простишь меня за то, что я планирую сделать, но я жду, что, обдумав это, ты согласишься со мной.

А потом он прошел в пещеру, и я осталась одна, холодная, обвив руками дрожащее тело, не понимая, когда мой мир стал черно-серым.

Я должна была пойти спать в пещеру, как двое других. Солдаты должны были искать нас в лесу. И моя голова болела, будто внутри малыш стучал по черепу палками ради веселья. Но я не могла отдыхать. Я не могла даже сидеть на месте. Я расхаживала, ладони дрожали, нервная энергия выливалась из меня, как из переполненной чашки.

Я была права, только убийство моей сестры могло прогнать фейри из мира смертных навеки. И я не забывала, что королева Анабета была фейри. Может, все истории о ее красоте и идеальности должны были сделать это очевидным. Все же, даже королевы должны стареть, да? Но я думала, истории о ее юности и красоте были преувеличениями, как когда не хочешь говорить матери, что она постарела, и продолжал говорить, как она красива и молода.

Эта война между людьми и фейри была начата фейри — благодаря моей сестре — и усилена королевой Анабетой, тоже фейри. Это была их вина. И, если я не хотела, чтобы это повторялось снова и снова с невинными людьми, кто-то должен был остановить это. Я уже призналась, что не могла убить сестру. Этот вариант не подходил.

Но решение Скувреля тоже не сработает, и не только из-за того, что я не хотела умирать. Его план был с убийством моей сестры. Соглашаться на это было так же плохо, как убивать ее самой.

Разум не хотел думать о том, чего он хотел. Каждый раз, когда мысли приближались к этому, меня почти тошнило. Воспоминание о его нежных поцелуях спуталось с мыслями, будто болезнь.

Так было, когда принимал опасность, подпускал ее близко. Она пожирала. Она проникала под кожу, пока не оставалась только смерть. И я не была готова к смерти.

Мне нужен был запасной план. Думай, Элли, думай! Ты всегда находила выход, и не всегда такой, какой ожидали другие.

Ничто не приходило в голову. Словно страх стер мой разум.

Я не хотела умирать. Я не сделаю это по своей воле.

И я не убью сестру. Я не была убийцей. Хоть она заслужила это тем, что сделала и еще могла сделать.

И что оставалось? Временное решение?

Может, все было всегда временным решением, не оставалось дольше одного дня.

Но если можно было покончить со злом — хотя бы с частью — разве не нужно было сделать это? Даже ценой своей жизни?

Я покачала головой. Сколько других людей убедили умереть ради этой причины, но их смерти оказались напрасными? Я буду как они — дура, которая по своей воле сунула голову в петлю, когда не нужно было?

Я хотела бы знать правильный ответ. Я хотела, чтобы было идеально ясно, а не грязно, как ручей весной.

Я подняла повязку, не успев понять, что делала это, посмотрела на леса и холмы внизу. Дым из Скандтона поднимался в воздух тонкими струями. Фейри, наверное, жили в домах там. Больше дыма поднималось на юге от деревни, где собирались отряды королевы Анабеты. Что они будут делать без королевы?

Между двумя точками в лесу и на дорогах было движение. Дороги были такими новыми, что спиленные деревья и обрезанные корни по бокам были еще бледными в свете солнца. Я разглядывала пейзаж, пытаясь запомнить перемены. Место уже не выглядело как мой дом. Свежие поляны и новые дороги полностью изменили вид. Не хватало домов и ферм. Черные дыры остались на их местах. И были новые здания. Башни. Стены. Что они сделали с моим домом?

Я глубоко вдохнула и пошла по каменистой тропе.

Мне нужно было вернуть сестру.

Если и были ответы, их можно было найти только с ней, хотела она работать со мной или нет.

Она не жалела моего отца или своего мужа. Как я могла уговорить ее? Как я могла убедить ее… в чем, Элли? Убедить ее, когда сама не знала, чего хотела?