— Искать дверь смысла нет, — сказал мне Олэн. — Я вижу, что за клеткой, но не саму клетку. Я ощущаю ее руками, но она какая-то неправильная. Движется. И шипит.

— Потому что она из змей, — буркнула я и повернула ключ.

Олэн поежился, его глаза закатились.

— Не говори мне это.

Дверь открылась, и я убрала ключ в карман.

— Вот так. Выпрыгивай.

Он посмотрел на меня как на безумную.

Скуврель издал раздраженный звук горлом, прошел мимо меня, сжал Олэна за шею и вытащил его из дверцы клетки.

— Хоть весело смотреть, как ты играешь с этим существом, мы тратим время, Кошмарик. Нам нужно шевелиться, пока Дворы не поняли, что ты тут, и не пришли забрать твою силу.

Олэн пошатнулся и упал на землю, покрытую мхом. Он поднялся, не сводя взгляда с места рядом со Скуврелем.

— Я никак не привыкну, что вижу их, только когда они хотят этого, — сказал он, дрожа чем-то, похожим на ярость. — Если тот, кого ты зовешь мужем, снова схватит меня за шею…

Его голос утих, он стал качать головой, поняв, что угроза была пустой.

Я сжала Олэна за воротник, притянула его так близко, что могла заглянуть в его здоровый глаз своим.

— Слушай меня, Олэн Чантер, потому что это важно. Я борюсь, чтобы остановить вторжение фейри. Но я не могу сделать это одна. Ты — все еще Рыцарь Скандтона, так что пора собрать людей, найти союзников и биться за деревню. Ты забыл все о фейри, но пора вспомнить. Ты сам говорил мне слова песни: «Музыка связывает, Огонь слепит, Смотри им в глаза, убьет их железо». Играйте музыку. Жгите огни. Ищите железо в позвоночнике и земле. Нам понадобится все.

Он кивнул, дрожа от уязвленной гордости и согласия.

— Иди, — тихо сказала я, отпустила его воротник и сунула рукоять топора за пояс. — У меня есть свои дела.

Что-то, похожее на пару рук, будто сжало мое горло. Я едва успела вытащить меч и рассечь воздух перед собой, а потом зрение погасло, и я упала на колени.

Сильные ладони подняли меня, пронесли в брешь в воздухе и опустили на гладкий пол. Когда я открыла глаза, я оказалась в убежище Скувреля — том, с книгами — смотрела на жуткую картину, которую он сделал для меня. Странные завитки красно-коричневого цвета вызывали тошноту, пока я пыталась дышать.

Внезапное глупое желание жестокости наполнило меня, терзало, пока перед глазами мелькали картинки меня с кровавыми ладонями, рассекающей горло человека, связывающей петлю для шеи, поворачивающей нож в плоти. Меня стошнило, я содрогалась, картинки не отступали.

Нет, Элли, это не ты!

Я не была жестокой без причины. Я не забирала жизни людей.

Но я ощущала отчаянный голод, терзающий меня, пытающийся поглотить меня силой.

Это было что-то больше меня.

— Не борись, — услышала я довольный голос сестры вдали. — Это убьет тебя, если будешь биться. Прими свою роль. Ты теперь — Равновесие. Ты несешь порядок в мир фейри. Ты будешь служить как рука Высшей королевы в Фейвальде.

Скуврель что-то прорычал, я не разобрала слова, а потом клетку убрали с моего пояса. Я потянулась к ней, но глаза потемнели от видений. Хуже, повязка все еще закрывала один глаз, и настоящий мир, который я видела, был ужасным и пустым, я не могла это терпеть. На месте высоких полок книг и удобных кресел, которые видел один глаз, другой глаз видел темную пещеру с обрывками ткани — или плоти — трепещущие на стенах.

Я с трудом сорвала повязку.

Хватит. Хватит этого бреда.

Подавляя ощущение, я встала, борясь с тошнотой, все кружилось перед глазами. Мне нельзя было поддаваться рвоте или этому срыву.

Скуврель стоял передо мной с белым лицом.

— Ты подтверждаешь мои страхи, Кошмарик. Несмотря на твой сладкий бунт, ты не выстоишь против Фейвальда.

— Я выдержу все, что меня ждет, — процедила я сквозь зубы.

— Сладкий Кошмарик, — сказал он с болью на лице. — Ты ощущаешь это сейчас. Это в твоих костях. Ты спасла человеческую жизнь. Теперь ты должна забрать человеческую жизнь.

— Нет, — сказала я, и боль, как от ножа, пронзила мою грудь. Я охнула и упала на колено.

Он тут же оказался рядом, притянул меня к себе, сжимал, будто я умирала, его лицо исказилось.

— Не умирай сейчас, Кошмарик. Мне нужно, чтобы ты сделала больше. Чтобы ты была больше этого.

Я пыталась говорить сквозь зубы, но боль была слишком сильной.

— Я заключу сделку, Кошмарик, — процедил он. — Я пообещаю сражаться за тебя, а не против тебя. Но, прошу, не борись с этим. Не умирай ради меня.

— Я борюсь с этим не ради тебя, — сказала я, каждое слово было боем с болью.

— Тогда зачем борешься? Стань Кошмаром. Борись со мной во всем. Разбивай мои планы. Будь Равновесием для моего Плута вечно, Кошмарик. Мы будем в вечном сражении, и я приму это ради тебя. Я приму каждый удар с гордостью, буду обижать с уважением, и мы будем великими и роскошными противниками вечно!

— Я никого не убью, — заявила я, вырываясь из его объятий. — И я не знаю, почему ты хочешь заключить сделку сейчас, если не хотел раньше. Ты не слушал лягушку, которую я тебе дала? Она не сказала тебе мое имя?

Он посмотрел на меня с жалостью и сказал после паузы:

— Лягушка молчала, как могилы моих врагов. Знание твоего истинного имени мне не поможет, ужасный Кошмарик. Я знал его с тех пор, как твоя мать произнесла его, но я не могу зачаровать тебя им.

Я охнула. Я забыла это.

— Думаю, тебе лучше сказать мне, почему я ощущаю себя так, словно умираю, — мой голос был слабее, чем мне нравилось.

Его ладони замерли надо мной, словно он пытался понять, куда их опустить.

— Ты не можешь биться со своей ролью. Я говорил тебе, что никто из нас не может выбирать свою роль. Мы можем лишь признавать, что играем роли.

— Этого мало, — выдавила я. Мне этого не хватало.

— Это убьет тебя, если будешь бороться.

— Дай мне нож, — сказала я.

Его растерянное лицо вызвало у меня смех, несмотря на боль, но он вытащил длинный тонкий кинжал из рукава и вручил мне. На рукояти была вырезана голова ворона, клюв был открыт. Я осторожно взяла кинжал, порезала кончик пальца.

— Раскрой ладонь, — сказала я, он послушался, и я дала капле упасть на его ладонь. — Вот тайна, за которую ты торговался, — процедила я. — Наверное, лучше заплатить, пока я еще жива.

Его глаза блестели, расширились.

— Тайна в этом — я еще не решила покончить с нашим браком, и я не уверена, что хочу этого. Эта капля моей крови твоя.

Может, это была боль. Может, сильное желание жестокости, которое не покидало мое сердце — желание, которое не вязалось со мной — но я не ожидала такого выражения его лица. Я ожидала любопытство или смех. Я ожидала, что он будет рад, что я сдержала сделку.

Но я увидела абсолютную ярость. Она исказила его лицо, и он задрожал, словно волна накрыла его, это началось от его макушки и побежало по его телу до уже почти заживших ран и черных сапог.

— Что ты наделала? — прорычал он.

— Я думала, тебе понравится, — я удивилась, губы казались опухшими, пока я пыталась выражаться сквозь шок. — Я думала, что ты решишь, что это достойный подарок, чтобы показать, что я ценю твое желание быть моим другом.

Он склонился к моему лицу.

— Ты так хочешь покончить со своей жизнью, что бросаешь себя мне как использованную тряпку?

— Что? — я оттолкнула его. Что-то во мне было в восторге от его гнева. Что-то, жаждущее жестокости. — О чем ты говоришь? Я просто дала тебе то, чего ты хотел!

Он покачал головой, его тело дрожало, словно каждая его частичка отрицала это.

— Ты привязываешь меня к себе, — сказал он. — Ты в отчаянии. Это не сработает.

Он шутил, да? Точно шутил. Он начал это! Он должен был радоваться, что я подыграла!

— Я не привязываю тебя, дурак-фейри! — мои губы дрожали, ярость поднялась, не уступая ему. — Иди, если ты этого хочешь!

И, когда я это сказала, все мысли о жестокости пропали. Я снова могла дышать. Я снова могла думать. Боль пропала.