Хотя ее версия, прямо скажем, шита белыми нитками.

— А что за женщина пришла к вам той ночью? — вмешалась я. — Моя мама? В смысле, Ядвига Стравински?

Бедняга Цацуева побелела, покраснела и снова побелела.

— Что за вопросы? Какое вам дело до моих гостей?!

Вид надменный, зато в голосе — неприкрытый страх.

Мердок молчал, признавая, что я лучше знаю «своих» жильцов.

— Мадам Цацуева, — вкрадчиво произнесла я, — а ведь Хельги обвинили в вашем похищении…

— Что?! — вскинулась она. — Да как вы смеете?!

О, это снова была настоящая мадам Цацуева — тигрица, защищающая своего тигренка… в смысле, тролленка.

— Это не мы, — вздохнула я. — Но теперь вы понимаете, сколько проблем у всех из-за вашей пропажи.

Она отвернулась. Дрогнул подбородок (уже единственный!) и мадам призналась тихо:

— Я не могу сказать. На мне заклятие.

И отогнула широкий рукав, обнажая запястье. Вены словно перечеркнуты несколькими символами, вписанными в круг. Среди них была и знакомая фигура человечка.

Я шепотом выругалась, а Мердок, одарив меня укоризненным взглядом, заметил:

— Насколько мне известно, подобные заклятия накладываются исключительно с согласия… хм, объекта.

Мадам Цацуева расправила плечи.

— Я согласилась.

— Но зачем?! — не выдержала я. — Только не говорите, что взамен вам предложили эту клинику!

На обвисших щеках Цацуевой зарделись пятна.

— Не скажу. Я таки ничего вам не скажу!

— Основное нам известно и так, — возразил Мердок и скомандовал водителю: — Едем на Абрикосовую, семь. Знаете, где это?

— Найдем, — флегматично пообещал тот.

— Лучше сначала на угол Абрикосовой и Виноградной, — поправила я и полюбопытствовала: — Мадам Цацуева, а что будет, если вы расскажете?

Она повела плечами и отвернулась к окошку.

— Я облысею и покроюсь прыщами, если уж вам так интересно!

Не сдержавшись, я фыркнула. Страшная угроза!

— Не смейте! — тут же взвилась Цацуева. В покое и безопасности к ней стремительно возвращались привычные манеры. — Да я жаловаться буду!

— В этом нет необходимости, — примирительно заметил Мердок. — Итак, мы получили косвенное подтверждение, что у вас имелась информация о некоем лице, — при таксисте он тщательно подбирал слова. — Которой вы не стали делиться с правоохранительными органами.

— Да, — Цацуева дрогнула подбородком и призналась: — Я же тогда, у троллей, Петю узнала… А он мне раньше звонил, как в город приехал. Сказал, что хочет забрать документы, которые на хранение оставлял. Но пропал…

Видимо, об этом рассказывать не запрещалось.

Собственно, именно поэтому такие заклятия теперь применяют редко. Слишком много нюансов надо учесть, ведь действует только прямой запрет «тебе нельзя говорить, что…», а это открывает широкое поле для намеков и недомолвок.

— И вы заинтересовались, — в тоне Мердока вопроса не было.

— Да! — она посмотрела на него с вызовом. — Я знала, что Петя в чем-то замешан. Я таки нашла ту штуку и… Я хотела пойти в прокуратуру. Потом, когда все выясню. Но я не знала, к кому обратиться! У любого могло быть рыльце в пушку… Я побоялась.

Надо же, даже у этой пробивной дамы есть инстинкт самосохранения!

— И вы согласились обменять информацию на… хм, курс омоложения и похудения. И, таким образом, на определенный срок исчезнуть… Должен признать, весьма остроумно. Только любопытно, откуда вы знаете Ядвигу?

Цацуева привычно повела плечами.

— Она училась в одном классе с моей сестрой. Ядвига все время списывала у нее сочинения по литературе и диктанты, а взамен разглаживала волосы, она это умеет, и делилась косметикой.

— Полагаю, когда Ядвига стала косметологом, вы с сестрой сделались ее клиентами?

Мадам кивнула.

Интересно, понимает ли она, что эта странная дружба спасла ей жизнь? Ведь прикончить Цацуеву было бы куда проще, чем прятать в расчете, что потом ее информация (да еще и без доказательств) уже никому не будет интересна.

— Мне непонятно только одно, — влезла я. — Если все это было полюбовно, то зачем вы просили о помощи?

— Я хотела… кушать, — последнее слово она произнесла почти стыдливо, — я не думала, что это будет так тяжело. А меня не выпускали, представляете?! Какое они имели право?

Пока Цацуева негодовала и клеймила коварных врачей, которые силой заставляли ее худеть, я изо всех сил пыталась не рассмеяться.

Я-то думала, что забор вокруг клиники от воров. А выходит, это чтобы пациенты не разбегались!

— Да зачем оно вам вообще надо было? — спросила я, перебив гневный монолог Цацуевой. — У вас же и так все в порядке. И замужем вы были не раз, и Хельги вас любит…

Цацуева осеклась на полуслове и затеребила ворот платья.

— Вы не понимаете. Хельги — он такой… такой! А я уже старая и толстая. И его родители наверняка будут против!

— Так вот зачем вы написали на него заявление! — осенило меня. — Вы хотели, чтобы у них не было выбора?

Она застенчиво кивнула, а я, не выдержав, рассмеялась.

Цацуева отвернулась, обиженно поджав губы. Мердок молча смотрел в окно, но я могла поклясться, что не пропустил ни единого слова.

— Приехали! — сообщил таксист и затормозил у берлоги троллей.

— Я не могу! — заметалась вдруг Цацуева. — Давайте к седьмому дому по Абрикосовой!

— Не выдумывайте, — я похлопала ее по плечу. — Все равно ведь Хельги вас увидит. Только расстроится, что вы от него прячетесь. Надо хоть передать ему, что вы нашлись.

Я вышла из такси и заколотила в дверь, привычно выкликая:

— Хозяева! Эй, хозяева! Это Анна Стравински!

— Заходите! — отозвался из глубин дома грубый голос тролля.

Уф, кажется, нам повезло и у Хельги сегодня выходной.

— Хельги! — позвала я громче. — Выйди, пожалуйста. Тут мадам Цацуева.

Мгновение — и громкий топот. Хельги мчался, не видя никого и ничего.

Я едва успела отскочить, а то еще снес бы с пути в порыве чувств.

— Натали! — просиял он, завидев переминающуюся у такси Цацуеву. — Натали-и-и-и!

Подскочил, схватил на руки, закружил… и вдруг помрачнел.

— Кто это сделал? — он осторожно, как хрустальную, поставил возлюбленную на землю и тревожно заглянул ей в лицо. — Я убью их!

И сжал пудовые кулаки.

— Не надо, — непривычно ласково попросила она, гладя его лицо. — Все в порядке. Я поправлюсь. Ты же меня и такой любишь?

— Люблю! — твердо заявил он. — Женюсь! Пойдем!

И, решительно подхватив Цацуеву на руки, утопал в дом.

О зрителях он явно забыл. Да он обо всем на свете забыл!

Участь саблезубых кроликов была предрешена…

— Весьма трогательная сцена, — заметил Мердок за моей спиной.

— Да, — коротко отозвалась я.

Иронизировать не хотелось.

В конце концов, разве не ради этого я работаю? Чтобы находить, спасать и помогать. Чтобы видеть такую чистую радость и знать, что теперь все будет хорошо.

Только я никогда не признаю это вслух. Не люблю пафоса.

— Куда теперь? — поинтересовалась я и пнула выросший между плитками подорожник.

— Самое время наведаться к… Нике, ведь так? — Мердок рассеянно кивнул бабке Марье, уже прилипшей носом к забору. — Боюсь, хм… спасение мадам Цацуевой нам мало что прояснило.

Я только пожала плечами и направилась к такси.

На магазине красовалась кривоватая табличка «Переучет».

Вокруг неприкаянными тенями слонялись местные пропойцы. В мутных озерцах их глаз мелькнул и погас слабый интерес.

В стороне, в беседке под абрикосами, резались в домино дяденьки в вытянутых на коленках трениках и полосатых майках.

На столике перед ними стояли запотевшие бутылки, к которым алкоголиков тянуло как мух на мед. Впрочем, они только тяжко вздыхали и накручивали круги.

— Любопытно, — заметил Мердок, гадливо рассматривая пыльную и засиженную мухами витрину.

— Что именно? — я хмуро посмотрела на обшарпанную вывеску магазина.