По всей Индии, так же как и в Гоа, который дольше всех находился под игом чужеземцев, после второй мировой войны крепло освободительное движение. Мохан Ранаде ходил из деревни в деревню и вербовал учеников в свою школу. Молодой и пылкий, он ненавидел португальцев, которые в течение нескольких веков держали в темноте его народ.

Ночами он тайно встречался с наиболее мужественными деревенскими жителями, рассказывал им о мето-дах освободительной борьбы и обучал обращению с оружием, которое было захвачено при нападениях на португальские сторожевые посты. Чем более непрочным становилось положение португальцев, тем безжалостнее выступали они против населения. Мохан Ранаде — один из самых храбрых бойцов Азад гомантак дал — уже участвовал в семи нападениях на португальские посты, и его голова была оценена в десять тысяч рупий.

Он жил в деревнях в джунглях, куда редко отваживались заходить португальские патрули, обучал и воспитывал детей и подготавливал ночью со своими друзьями действия против врага, оккупировавшего его страну.

Между тем Индия освободилась от британского господства. Действия португальцев в Гоа становились все более позорными. Как и любая другая тирания, португальская администрация не могла придумать ничего лучшего, чем ставить людей к стенке. Своих солдат она веками обучала сторожевой службе. Что за жизнь они вели: день и ночь ходить с оружием, спать с оружием и постоянно чувствовать враждебность населения!

В то же время португальские чиновники и коммерсанты старались выжать из страны все, что могли. Но колонизаторам не удалось вытравить из гоанцев их индийский характер, взращенный пятитысячелетней историей. Напротив, он лишь закалялся в борьбе против чужеземного господства; и Мохан Ранаде в разговорах с соотечественниками подчеркивал «свободный дух» и национальное самосознание» гоанцев.

В Азад гомантак дал были агитаторы, которые ходили из деревни в деревню, чтобы укрепить движение сопротивления, и борцы, организовывавшие вооруженные действия против террора португальцев. То и другое было опасно, но необходимо.

Мохан Ранаде и его друзья были борцами. В начале октября 1956 года они подготовили нападение на португальский пост в Бетиме. Два разведчика под видом рыбаков, везших улов на базар, переправились из Панаджи в Бетим. Они разведали местонахождение поста, проследили время смены караула и обеда и возвратились к месту встречи группы в лесах Мапусы.

24 октября под вечер к домам Бетима приблизился грузовик и остановился около пальмовой рощи. Из него высадились двадцать патриотов; грузовик отправили в укрытие. С Мандави веял легкий бриз. Огромное солнце еще не стояло над лесами. По проселочной дороге шли три девушки с пустыми корзинами на головах. Они разговаривали и смеялись. Мимо проехала португальская военная машина, а из Мапусы вышел грузовик с дорожными рабочими, мужчинами и женщинами, жителями окрестностей Бетима.

Долгое время на улице никто не показывался. Мохан Ранаде подал знак к нападению. Мужчины проверили еще раз оружие и самодельные ручные гранаты, под защитой деревьев подкрались к сторожевому посту и расположились на заранее намеченных местах.

В семь часов вечера прозвучал первый выстрел, который тотчас же поднял в ружье команду португальцев из двадцати пяти человек. Одни из них открыли из окон стрельбу по нападающим, другие бросились к выходу и заняли позиции вокруг сторожевого поста.

Находившиеся поблизости мирные жители спасались бегством, прятались во дворах или искали другие укрытия. Чтобы не подвергать их опасности, Мохан Ранаде дал своей группе знак к отступлению. Он выскочил из-за дерева, которое служило ему укрытием, и принял огонь португальцев на себя. Когда их командир узнал стрелявшего, приказ о поимке которого висел на всех постах, он приказал взять его живым.

Мохан Ранаде был схвачен солдатами 24 октября 1956 года, за пять лет до ухода португальцев из Гоа. Его бросили в тюрьму.

Португальские газеты трубили о взятии в плен гоанского борца за свободу как о большой победе. Мохана Ранаде, которого при аресте ранили, так же как и тысячи других патриотов, подвергли зверским пыткам.

29 сентября того же года он был осужден на двадцать шесть лет тюремного заключения, а через четыре года, когда господству португальцев пришел конец, его перевели в тюрьму в Алюбе, небольшом городке близ Лиссабона.

Протесты индийского правительства и несгибаемая воля самого пленника, который использовал все возможности борьбы — нелегальную передачу писем из тюрьмы: и голодовки, — вынудили через тринадцать лет освободить его.

Мохан Ранаде за несколько недель до моего приезда в Панаджи возвратился на родину. Я не имел возможности поговорить с ним, так как он надолго уехал в Бомбей, но в деревнях его родного округа слышал бесчисленные рассказы о подвигах патриота. Приукрашенные фантазией народа, они казались мне сказками, и я убежден, что и через сто лет их будут рассказывать в Гоа как легенду о давно минувшем времени, когда страна находилась под игом чужеземцев.

Картина жизни Панаджи складывается из мелких незабываемых эпизодов. Я вновь научился находить время для наблюдений за людьми. Прежде всего мое внимание привлекли официанты в ресторане отеля «Мандави». Они были одеты во все белое, носили мягкую обувь и желтые тюрбаны, концы которых ниспадали на плечи. Их движения были настолько неслышны и осторожны, что исключали всякую мысль о том, что они могут что-нибудь пролить. Через несколько дней у меня сложились дружеские отношения с моим постоянным официантом, хотя мы говорили с ним только по делу. Мне казалось, что он радуется, когда я рано утром вхожу в ресторан, и, откровенно говоря, мне тоже было приятно его видеть.

Помимо моей воли у меня сложились также довольно фамильярные отношения с городской нищенкой. Это была красивая молодая женщина, собственно еще девочка, напоминавшая цыганку; я видел ее всегда с ребенком. В Панаджи мне не попадалось других нищих, и я был рад, что могу беспрепятственно бродить по улицам.

Она высмотрела меня на второй день. Очевидно, она каким-то образом, через своего рода тайную информационную службу узнала о моем прибытии, так как не вызывало никакого сомнения, что рано утром, когда я вышел из отеля, она ожидала именно меня. Нищая неожиданно оказалась рядом со мной и дернула меня за рукав. Я в первый раз услышал пронзительный свистящий звук «ссиб», сокращенное от «сахиб», и это слово преследовало меня повсюду, где бы я ни появлялся.

С любезной настойчивостью стояла она рядом со мной и улыбалась, словно речь шла об удачной шутке. В ней не было ни следа смирения или покорности, которые я обычно наблюдал у нищих в других городах.

— Одну рупию, ссиб!

Чтобы я правильно ее понял, она держала свой указательный палец перед моим носом.

— Одну рупию, ссиб!

«Смотри-ка, сразу рупию», — подумал я весело и одновременно немного раздосадованно. Я кивнул и незаметно пошарил в кармане. Я хотел дать ей двадцать или тридцать пайсов, самое большее пятьдесят, но никак не больше. Она, однако, так улыбалась, поднеся своего очень красивого ребенка прямо к моему лицу, что я все же дал рупию.

Нищая не теряла меня больше из виду; и так как ее участок находился в районе отеля «Мандави», то ускользнуть я не мог. Я был ее привилегированным клиентом, и она не успокаивалась до тех пор, пока не получала свою рупию в день. Даже когда я сидел на балконе бара на первом этаже и смотрел через перила, то все время видел внизу ее смеющееся лицо я слышал пронзительно свистящее «ссиб!», «ссиб!».

Water polished?[3]

На Авенида до Брация, улице, ведущей вдоль берега Мандави к пляжу Панаджи — Мира-Мар, я заметил, что мои ботинки запылились. Я решил довериться молодому чистильщику, так как по его оснащению можно было предположить, что он мастер своего дела. У чистильщика был ящик по меньшей мере с пятнадцатью бутылочками с различными смесями, четыре большие щетки, несколько зубных щеток, белые и зеленые тряпочки — шерстяные, льняные, хлопчатобумажные. Но еще большее впечатление произвело на меня его грязное лицо с узенькими внимательными глазками, от которых, казалось, ничто не ускользало.