Мы снова шли по ковру мимо многочисленных комнат, пока перед нами не открылась дверь. Войдя в уютное помещение, мы остановились перед доктором Закиром Хусейном, который подал нам руку и предложил сесть. Под ярким светом хрустальной люстры было, пожалуй, еще тише, чем во всем огромном дворце. На стене над рабочим столом президента висело зеркало; потолок пастельных тонов был украшен орнаментом. Кабинет был не очень большой, но и не маленький, а точно такой, какой и должен быть у президента. Он стоял перед нами в длинном белом одеянии и белой шапочке, ничуть не изменившийся за последние два года, только, пожалуй, немного более усталый, несмотря на прямую фигуру, чем тогда, в доме на Маулана-Роуд. Мы сели напротив, и президент спросил, на каком языке мы хотим говорить — на немецком или на английском.

— На немецком, ваше превосходительство.

Служитель подал чай. Президент спросил, как долго я пробыл в Индии и заметил ли изменения, происшедшие в повседневной жизни деревень и городов по сравнению с моим первым пребыванием в стране. Он говорил по-немецки отлично и без всяких усилий находил нужные слова для передачи своих мыслей. Я ждал этого вопроса и ответил, что существенных внешних изменений не заметил, но наблюдал много интересного в области воспитания молодежи, особенно в Гоа и Керале. Посещая школы, университеты и колледжи, я убедился в том, что молодое поколение стремится к образованию.

Президент подтвердил, что для обучения народа сделано много, но этого еще недостаточно. За двадцать лет независимости Индия модернизировала экономику и образование, но еще предстоит много сделать, чтобы покончить с пережитками прошлого. По сравнению с пятитысячелетней историей страны двадцать лет — мизерный срок.

Доктор Хусейн говорил тихим голосом, у него были скупые неторопливые жесты и скромная манера держаться. Ничто не напоминало о том, что позади у него длинный рабочий день. Президент излучал радушие и спокойное достоинство. Несмотря на обособленность его кабинета внутри дворца, где он работает уже два года, чувствовалось, что он сохранил связь с жизнью народа. Мир знал его, и он знал мир. Он не любил произносить официальные речи, но был выдающимся оратором и умел находить доходящие до сердца слова, как, например, в одном из последних выступлений по случаю вручения премии Неру вдове убитого негритянского вождя доктора Мартина Лютера Кинга.

Двадцать лет — мизерный срок в истории Индии? Когда были произнесены эти слова, я попытался представить себе реальные факты: Индию в течение столетий эксплуатировали чужеземцы. Природные богатства страны оставались неиспользованными, так как промышленность была развита очень слабо и потребность в товарах народного потребления не могла быть удовлетворена. В 1947 году, когда была завоевана независимость, на всем огромном пространстве между Гималаями и мысом Коморин имелось всего лишь три сталелитейных завода да несколько небольших сахарных, текстильных, джутовых и бумажных фабрик. Все основные товары — велосипеды, автобусы, вагоны, автомобили, электролампы, керосиновые лампы, одежда, часы, радиоприемники, лекарства и даже игрушки для детей — ввозились из-за границы по очень высоким ценам. Сегодня, когда завершается четвертый пятилетний план, Индия имеет собственную тяжелую индустрию. Это современнейшие сталелитейные заводы, которые ежегодно производят почти семь миллионов тонн стали, кораблестроительные верфи, заводы инструментального машиностроения, вагоно- и паровозостроительные предприятия, развитая электронная промышленность, автомобильные заводы, а также разносторонняя промышленность по производству товаров народного потребления. Названия фирм, начинаю-щиеся словом «Хиндустан» («Индия»), многие индийцы произносят с гордостью.

В разговоре наступила пауза. Я еще не дал окончательного ответа на вопрос о происшедших изменениях. Молчание длилось несколько мгновений, и мне показалось, что для «Раштрапати бхаван» вообще характерна эта приятная тишина светлого кабинета с книгами, пирамидальным кристаллом, который президент недавно привез из поездки в Москву, украшенным орнаментом потолком и зеркалом над письменным столом, в котором отражался свет, отбрасываемый светильником.

Президент возобновил беседу:

— Да, должно еще многое произойти, прежде чем будут преодолены пережитки прошлого, но, несмотря на это, мы уверены в будущем. Индийский народ создал свое государство, а политики обязаны привести в соответствие государственную власть и этику, только тогда можно будет говорить об истинной гуманности, которая принесет благополучие всем людям.

Президент спросил, был ли разрушен во время войны Берлинский университет, который он хорошо знал. Мы рассказали ему о строительстве нового городского центра Берлина и о реставрации исторических памятников от Красной ратуши до Бранденбургских ворот. Президент умел слушать не хуже, чем рассказывать, и его короткие реплики показывали, что воспоминания о студенческих годах, проведенных в Берлине, еще живы в его памяти. Два года назад он прочитал сказки братьев Гримм и «Дон Кихота» Сервантеса в берлинском издании. Президент пожалел, что его обязанности не оставляют ему времени для чтения немецких книг.

— Никогда нельзя довольствоваться тем, что знаешь, иначе теряешь способность к творческому мышлению, — заметил он.

Посмотрев на часы, мы убедились, что прошло уже полчаса, поднялись и поблагодарили президента за прием. Он проводил нас до двери и сказал, улыбаясь, что не возражает сейчас против прихода фотографа, ожидающего на улице. Мы можем также познакомиться с его коллекцией горных пород, если, конечно, нам это интересно.

Доктор Закир Хусейн попрощался с нами, и казалось, что усталость сменилась у него бодростью. Осмотрев находившуюся этажом выше коллекцию камней, мы возвратились в «Джан-Патх».

Уехали мы из дворца уже вечером: небо пожелтело, приближались сумерки. Было 2 апреля 1969 года. Четыре недели спустя, когда я был уже на родине, пришло известие, что президент Индийского Союза доктор Закир Хусейн скончался от разрыва сердца в своем рабочем кабинете в «Раштрапати бхаван». История Индии дала миру великих скромных личностей, чьи дела поражали фантазию: одной из них был доктор Закир Хусейн, первый президент-мусульманин независимой Индии.

В Кочине — ночь.

Фен на потолке моей комнаты вертится неутомимо, ветер надувает москитную сетку, как парус. Проникшие сквозь сетку маленькие насекомые непрерывно жужжат, и с ними ничего не сделаешь: попытки бить их безуспешны, удары ощущаешь только на своей коже. Спать совершенно невозможно; я знаю, что тому виной не только влажный, теплый воздух, затрудняющий дыхание, но и приходящие в голову мысли, и окружающая красота, и лагуна, и джонка, неподвижно застывшая за окном, и луна, свет которой разливается по комнате. Я мог бы схватить ее руками или ударить так, чтобы она закачалась, как маятник, но ведь луна может тогда упасть, и было бы жаль неба и людей, которые к ней привыкли. Это совершенно иная луна, не такая, как над бухтой в Бомбее, и не такая, как над булыжной мостовой в Калькутте; она немного напоминает луну над рекой Мандави.

«Бесплодные мысли», — подумал я. Луна есть луна, она висит в черном, ночном небе то ли словно серебряная корзинка с ручкой, то ли словно тусклая латунная лампа. Дело здесь в одиночестве, которое луна делает более ощутимым; нельзя оставаться одному в такой расточительной тишине. Человек не выносит тишины; все время должно что-то происходить, да и действительно происходит. Нельзя представить себе, что перестал расти рис, земля перестала вращаться, пекарь перестал печь хлеб, а люди — обниматься при луне. Может быть, единственным выходом для разочарованной шведки на пляже в Калангуте было раствориться в воздухе и почувствовать «великое ничто».

Я думаю о шуме и тишине, но, при всем своем желании, не могу заснуть. Я спускаюсь по лестнице, прохожу через опустевший холл, мимо конторки дежурного, за которой сидит молодой человек и понимающе улыбается. Иду по саду, окружающему отель, и захожу в бар. Там сидит несколько посетителей, чуть слышно играет музыка. Я подсаживаюсь за столик к мистеру Ю-ноу-уот-ай-мин, и он обрушивает на меня поток слов, словно только меня и ждал.