Он наблюдал, как она подобрала подол длинного вечернего платья и пошла дальше, к мерцавшей на краю лужайки глади озера. Обхватив себя руками, Элиза остановилась у старого каменного эллинга.

Вначале Тиган хотел развернуться и уйти, как она просила. Но раздражение не позволяло ему оставить словесную оплеуху без ответа.

Тиган готов был обрушить на эту женщину рассказ о том аде, сквозь который ему пришлось пройти, о мраке боли, поглотившем его душу, но, приблизившись к Элизе, он увидел, что плечи ее сотрясаются — не от холода, а от рыданий.

— Элиза…

Она покачала головой и пошла дальше, к озеру:

— Я же сказала, уходи!

Тиган стремительно последовал за ней со скоростью, доступной только представителям Рода. Он остановился перед Элизой, преграждая ей путь, и увидел огромные, полные слез глаза, когда она подняла голову. Элиза попыталась обойти его, но не успела сделать и шага, как Тиган крепко сжал ее обнаженные плечи.

Через прикосновение ее душевная боль мгновенно проникла в Тигана. Эта боль была сильнее раздражения и злости, которые он у нее вызвал. Кончиками пальцев Тиган впитывал опустошающий холод потери. Он обжигал, словно вновь открывшаяся рана.

— Что случилось на приеме?

— Ничего, — солгав, хрипло произнесла Элиза. — Это пройдет, ведь так?

Она повторила слова, которые он произнес тогда, в ее квартире, — грубое утешение для женщины, понесшей тяжелую утрату. И сейчас она бросила их ему в лицо. В ее лавандовых глазах читался вызов. Элиза вынуждала его сказать что-нибудь теплое и сердечное, способное хоть как-то облегчить ее боль.

И Тигану захотелось утешить ее, он остро почувствовал это по тому, как сжалось у него сердце. Он не желал видеть, как она страдает.

Он хотел… Господи, он с трудом мог разобраться в своих желаниях, когда дело касалось этой женщины.

— Я знаю, что тебе пришлось пережить, — тихо произнес он. — Я знаю, что такое терять близких, Элиза. Я сам через это прошел.

О черт! Что он говорит?!

Как только слова слетели с языка, Тигана охватила паника, словно он нарушил древний обет молчания. Несколько столетий он никому не рассказывал свою печальную историю, но отступать было поздно.

На грустном лице Элизы появилась тень удивления и сочувствия, которое Тиган, возможно, еще не готов был принять.

— Кого ты потерял, Тиган?

Он перевел взгляд на лунные блики, сверкающие на темной глади озера, и мысленно вернулся в ту ночь. За пятьсот лет он возвращался туда тысячи раз, обдумывая, что мог бы сделать, что должен был сделать, чтобы не случилось того, что случилось. Но ничего уже было не изменить.

— Ее звали Сорча. Очень давно, когда Орден только образовался, она была моей Подругой по Крови. Однажды ночью, когда я отправился патрулировать окрестности, ее похитили Отверженные.

— Господи, Тиган, — прошептала Элиза. — Они ей причинили…

— Она мертва, — ответил Тиган, просто констатируя факт.

Он не думал, что Элизе будут интересны печальные подробности о том, как Отверженные, изнасиловав и вволю поиздевавшись над Сорчей, отпустили ее. Он не хотел говорить о том ужасающем чувстве вины и ярости, которые разрывали его сердце на части, когда Сорча вернулась к нему живой, но выпитой почти досуха. Она утратила человеческую сущность, превратившись в Миньона.

От горя Тиган тогда практически потерял рассудок, его захлестнула Кровожадность, он балансировал на опасной грани — один шаг, и он сам превратился бы в Отверженного.

Однако все его усилия спасти Сорчу оказались напрасными. Смерть явилась ее спасением.

— Я не могу вернуть ее и не могу исправить того, что случилось.

— Да, никого нельзя вернуть, и ничего нельзя исправить, — тихо сказала Элиза. — Это не в наших силах. Но сколько еще должно пройти времени, чтобы мы перестали обвинять себя за то, что что-то сделали не так?

Тиган посмотрел на нее. Он не привык к такой откровенности, но боль в глазах Элизы растопила что-то у него внутри.

— Элиза, это не ты давала сыну наркотики, которые превратили его в Отверженного. Не ты толкала его в эту пропасть.

— Ты думаешь? Мне казалось, что я оберегаю его от неприятностей, а на самом деле я излишне контролировала его, не отпускала от себя ни на шаг. Это вызвало у него протест. Он хотел быть мужчиной — он был мужчиной, — но я так боялась потерять своего ребенка, кроме него, у меня никого не осталось. И чем сильнее я удерживала, тем сильнее он рвался на свободу.

— Каждый ребенок через это проходит. Из этого не следует, что ты виновата в его смерти…

— В ту ночь, когда он ушел, мы с ним поссорились. Кэмден собирался на какую-то вечеринку. Но в то время уже несколько юношей числились пропавшими, и я очень боялась, как бы чего плохого не случилось и с ним. Я запретила ему идти. Сказала: если уйдешь, домой можешь не возвращаться. Это была пустая угроза. На самом деле я не собиралась…

— Господи, Элиза, порой мы все говорим такое, о чем потом приходится сожалеть. Ты просто пыталась уберечь его от неприятностей.

— А вместо этого подтолкнула к гибели.

— Нет, не ты погубила его, а Кровожадность. Марек и люди, которым он платил за производство и распространение наркотика, убили твоего сына. Не ты.

Элиза обхватила себя руками и покачала головой. Глаза ее вновь наполнились слезами.

— Ты дрожишь, — сказал Тиган. Практически молниеносным, невидимым движением, так что она не успела отказаться, он снял тяжелый кожаный плащ и набросил его Элизе на плечи. — Слишком холодно. Тебе не следует долго стоять здесь.

«Только не рядом со мной», — подумал он, испытывая магнетическое притяжение к этой женщине, непреодолимое желание прикоснуться к ней.

И прежде чем Тиган остановил себя, его рука скользнула по щеке Элизы, вытирая влажные дорожки слез. Большим пальцем он провел по ее губам, мгновенно вспомнив, какими чувственными они были на его запястье. Какой неистовый сексуальный голод вызвало в нем ее страстное тело.

Тиган хотел, чтобы все это повторилось вновь, — хотел с невероятной силой, которая поразила его самого.

— Тиган, пожалуйста… не надо, — едва слышно прошептала Элиза, словно читая его мысли. — Не делай этого. Не прикасайся ко мне так, если… если ты ничего не чувствуешь.

Тиган нежно взял ее за подбородок, провел подушечками пальцев по векам. Темные ресницы дрогнули, открывая чистую голубизну глаз.

— Посмотри на меня, Элиза. Скажи, что я чувствую… — Тиган склонил голову и прижался губами к ее губам.

Их тепло опалило его пламенем, мгновенно разожгло огонь в оцепеневшей от холода груди. Его пальцы непроизвольно погрузились в шелковистые волосы на затылке. Элиза со вздохом раскрыла губы и затрепетала, когда его язык проник внутрь.

Она подняла руки и обхватила его за шею. Настала очередь Тигана содрогнуться: его потрясли ощущения, вызванные прикосновением ее рук, поразило то, как сильно он нуждался в ласке. Бесконечно долго он не позволял себе никакой нежности. Несколько столетий одиночества принесли ему особого рода покой, но… — Влечение к этой женщине захлестнуло его. Десны болезненно ныли под давлением увеличившихся клыков. Тиган ощущал, как под опущенными веками размещается янтарное пламя. Дермаглифы покалывало от прилива крови, скоро они засияют палитрой от темно-красного до насыщенно-синего и золотистого. Член напрягся, и Элиза не могла не почувствовать это.

Она должна была знать обо всех реакциях его тела, должна понимать, что это значит, — и все же она его не отталкивала. Ее пальцы крепко впивались ему в плечи, Тиган даже не подозревал, что она такая сильная.

Отступил он. Чуть слышно чертыхнувшись, Тиган посмотрел в сторону дома и увидел несколько лиц, прилипших к стеклянной двери. Обитатели Темной Гавани с презрением глазели на них.

Элиза проследила за его взглядом, но, когда она вновь повернулась к нему, в ее глазах не было смущения — только сожаление и томительное желание.

— Пусть смотрят, — сказала она, погладив его по щеке к еще большему неодобрению зрителей. — Мне безразлично, что они думают.