Еще один момент, вытекающий из перечисленных публикаций, коротко можно сформулировать так: «Лыковы — жертвы коллективизации. Нежелание вступить в колхоз — результат их отшельничества». Что тут сказать…

Есть такое понятие конъюнктура. Оно очень точно все объясняет. Любое явление жизни, самое сложное, следуя конъюнктуре, можно повернуть так и сяк, пристегнуть к одежке, которую носят в данный момент.

Драматические подвижки тридцатых годов, докатившиеся и в таежную глухомань, не могли не задеть маленькую общину староверов-сектантов, которая тут потому только и оказалась, что не желала иметь никакого дела с «миром».

Эти люди всегда на этом стояли — «нам с миром не можно». Они массой подались на север при Петре I. Сжигали себя в скитах, считая, что спасаются от антихриста. Позже жизнь оттеснила их в Заволжье на Керженец, потом на Урал и далее в сибирскую глухомань. Одни секты нашли все же с «миром» язык. Другие нет. Для них на протяжении трехсот лет всегда находился «колхоз», оттеснявший их дальше и дальше в места безлюдные. Они не признавали ни царей, ни казенных бумаг, ни денег, ни армии. Легко понять их чувствительность к любому приближению «мира», тем более притеснению. Они всегда предпочитали уйти «еще дальше». И уходили.

Уединение Лыковых — лишь частный случай векового движения. В сибирской тайге обнаружено немало скитов без людей — жили и сгинули.

Лыковы, может быть, и слышали что-нибудь о Сталине. Но я от них ни разу имя это не слышал. Зато уж прегрешения Петра I и патриарха Никона тут известны во всех подробностях. Для Лыковых эти люди — изначальное зло. Все остальное — производное изначального.

Я об этом писал, хочу лишь напомнить: в 30-х годах Лыковы, как и все обитатели лыковской заимки на Абакане (немногим больше десяти дворов), разбрелись кто куда. Карп Осипович, по рассказу Трефелея Панфиловича Орлова, не поладил с общиной и обособился.

Многие годы семья жила «не тайно» — на старых крупномасштабных картах значится их изба. И уже не боязнь колхоза, а появление патруля, искавшего дезертиров в 1945 году, насторожило семью. Лыковы спешно снялись и, укрывшись в горах, на тридцать пять лет исчезли.

Представить Лыковых вне связи с прошлым, без учета их своеобразного верования, без косностей и предрассудков, а только как вольнолюбивых охотников и хлебопашцев, живших «семейным подрядом» и не принявших коллективизацию, — значит, ничего не понять в этой человеческой драме, уходящей корнями в нашу историю.

Теперь хочу защитить Ерофея Сазонтьевича Седова, мастера-бурильщика геологической партии. Представлять его не нужно. Читатели «Комсомолки» знают Ерофея по рассказам из «тупика». Добрый, немного дурашливый, доверчивый, как ребенок, этот человек больше, чем кто-нибудь другой, сделал для Лыковых — помогал рыть картошку, пилил дрова, участвовал в строительстве хижины, спасал от простуды, аккуратно навещал Лыковых — «не случилось ли чего». Был Ерофей также и аккуратным «почтальоном» — двадцать километров туда, двадцать — обратно — носил не только письма, но также посылки. На деньги, приходившие на его имя, покупал мешки муки и крупы, — годовой запас этих продуктов Агафья хранит в лабазе. Во всех трудных случаях Лыковы обращались в первую очередь к Ерофею.

И вот за доброту свою получает бурильщик неожиданную «награду». Лев Степанович Черепанов предъявляет обвинение, что-де он, Ерофей, наживается за счет Лыковых. Простодушный сибиряк, полагавший, что у каждого «члена Союза писателей» под пиджаком пара белых ангельских крыльев, был ошарашен. «Никаких списков полученного я не вел, не представлял даже, что их надо вести. Да и некогда. Присвоить что-либо из присланного Лыковым для меня дело немыслимое. Это все равно, что обокрасть нищего».

Основание для обвинений? А никакого! Просто предположение: мог взять. При таком повороте дела Ерофей заявил на почте, что ничего больше приходящего на его имя получать он не будет. Однако пришлось явиться ему по повестке к прокурору, куда Черепановым была заявлена кляуза с той же мыслью: мог взять. Вынес Ерофей унизительную проверку тощей сберкнижки, показал немудрящее свое хозяйство с коровою во дворе.

Среди прокуроров есть люди умные и сердечные. Такому человеку нетрудно было разобраться, кто есть кто — что собой представляет бурильщик и что «член Союза писателей». Сказано было Ерофею: «живите спокойно». Но кляузы не кончились, «инженер человеческих душ» сигнализировал: Ерофей украл у Лыковых кусок толи, был у него пожар на буровой и смотрите, вот снимок — капканы. Не браконьер ли?

Все в этой кляузе смехотворно, ибо сам Ерофей и толь, и многое другое, необходимое для строительства, доставил к избушке Лыковых.

Капканы, брошенные у Агафьи, использовались в законной профессиональной охоте.

Чем бы еще человека запачкать? А вот был с Агафьей наедине, и подолгу. Действительно, в зиму, когда охотничал, Ерофей часто бывал в одинокой избушке. Двое в тайге… Легко представить, сколько это родило шуток, веселого ёрничества и неизбежных сплетен. Таков человеческий мир. Поразительно другое: именующий себя писателем эти сплетни считает возможным печатать. В центральной газете. А ведь у Ерофея Сазонтьевича Седова — жена, двое детей. Не настала ли очередь теперь и ему сходить к прокурору, просить защиты человеческого достоинства?

У читателя, наверное, возник вопрос: за что же «член Союза писателей» так опрокинулся на бурильщика? Причины есть. Сам Ерофей видит ее в том, что при знакомстве с «руководителем группы научной общественности», бесцеремонно потребовавшим услужения, бурильщик сказал, что не обязан кого бы то ни было сопровождать в тайге. «А вот с Песковым ходишь…» — «Это мое дело, с кем ходить…»

Могилы Лыковых на краю огорода.

Крестик Дмитрия, оставшийся у Агафьи на память о брате.

Мстительность памятлива. Но существеннее другое. Публикация «Тупика» в «Комсомолке» огорчила писателя — как бы «перебежала дорогу» в его замыслах поведать миру о Лыковых. Это можно понять. Но я тогда не знал о существовании Льва Степановича и вины перед ним не чувствовал. Да и не «Комсомольская правда» первой рассказала о драматической истории.

Лев Степанович, когда мы познакомились, сказал о публикации много хороших слов. Он часто звонил, по часу читал, проверяя на слух свои писании, а потом вдруг затих, и на долгое время. Я, собравшись к Лыковым, его разыскал — не случилось чего? Предложил полететь вместе, предложил даже купить для него билет.

Оказалось, Лев Степанович уже с билетом, и не один — с ним более десяти человек телевизионной команды. Желание снять Лыковых для кино и телевидения было естественным. Но всем, кто обращался за помощью и советом, я говорил: это невозможно — они крайне болезненно относятся даже к щелчку фотоаппарата, с кинокамерой делать там нечего. Знал это и Лев Степанович. И все-таки соблазнился написать сценарий для учебной телевизионной программы и собрался везти в тайгу целый десант людей.

Я объяснил ему дружески, что это делать нельзя. Стоит на своем. Пришлось напомнить: старик лежит со сломанной ногой — как можно сейчас его беспокоить? Увидев, нашла коса на камень, я встретился с режиссером съемки, объяснил ему ситуацию. «Но у нас уже командировки подписаны. Сидим на рюкзаках».

В общем, десант состоялся со всеми сопутствующими несообразностями. Люди не были экипированы для тайги. Лев Степанович требовал в Таштыпе у лесников и геологов на всю команду сгущенки, тушенки. Ему отвечали: «Мы сами уже два года не знаем, какого все это вкуса». Режиссер при этих сборах дал слово: Лыковых не беспокоить — «побываем только в брошенной верхней избе». Обещание, конечно, не сдержали. Принял участие в этом десанте и врач Игорь Павлович, пренебрегший на этот раз своей концепцией об инфекции.