— Видит горы и леса… — пробормотал я про себя, глядя на духа.

Кукса снял с распорок прутик с карасем и грибами, улыбнулся и протянул его мне. Я замер. Первое правило посещения Нави: не брать ничего у тамошних жителей. Ничего не пить и не есть. Иначе не вернешься.

Желудок раздраженно забурчал, в носу засвербело. Рыбка выглядела аппетитно, грибы истекали соком, от них шел такой запах… А, какого черта! У Водокрута я уже и ел и пил, и — ничего, остался жив…

Взяв из рук мальчишки прутик, я откусил кусочек гриба и начал жевать.

— Пойдем к авторитету. Он с тобой базарить хочет, — сказал Кукса, когда мы съели всех карасей. Нойда задул костер, снял с пояса веревку и примотав один конец к моему запястью, другим обернул свой кулак.

— Я что, арестованный?

— Ты глупый. Ходить не умеешь. Можешь ненароком за горизонт шагнуть, как богатырь Ляйне.

— Да я вроде как не первый раз замужем…

— Не выпендривайся, Нав. Потом спасибо скажешь.

Мелкий совсем пацан. А ва-ажный…

Шли мы и вправду интересно: оглянувшись на следы, я заметил, что правой ногой иду нормально, а пальцы левой вывернулись и смотрят назад. Тощие стволики северных березок, шатры, даже детей, будто специально встающих на нашем пути, мы проходили насквозь, но споткнувшись о камень, я рассадил палец до крови. Больно адски.

Стойбище оказалось довольно большим, шатров на тридцать. На натянутых меж ними веревках сушилась рыба, колыхались оленьи шкуры и пучки трав, от запаха которых кружилась голова. Запах трав кое о чем.

— Говорят, вы тут Пыльцу выращиваете.

— Трохи, тильки для сэбэ… — подражая говорку Сигурда сказал Кукса и захихикал. Нет, ну на редкость противный пацан! Так и просится на воспитательный подзатыльник… — Кто живет в Нави, и питается от Нави. Но на экспорт — держим. Плантации там… — он махнул рукой куда-то за горизонт.

— Ух ты! Покажешь?

— Сам увидишь. Если сможешь.

— А оленей вы тоже в Нави пасете? — припомнились шкуры, растянутые для просушки.

— Саамы — оленный народ однако.

— И как это вас угораздило?

— Не мы такие, жизнь такая…

Шли довольно долго, во всяком случае, я опять проголодался. Да и ноги устали. Но Кукса брел и брел меж холмов, да по-над берегом озер, круглых, как монетки, и чистых, как зеркальца. Иногда мы натыкались на шатры, детей и костровища. Через некоторое время я стал подозревать, что нойда водит меня по кругу. Вспомнилось наше приключение с Олегом и Сигурдом: здесь что, мода такая — по кругу ходить?

Намеренно споткнувшись, я наклонился, подобрал камешек и положил его на другой. Камень, покачавшись, встал вертикально, острым концом вниз. Кукса забеспокоился. Сбросил ногой маленький камешек с большого и строго покачал тощим пальцем перед моим носом.

— Нельзя так делать, — противным голосом, как маленькому, попенял он.

— Да я и не знаю, как так вышло. Просто хотел дорогу отметить. На всякий случай.

— Больше не отмечай. А то приканают по кривой дорожке злые вертухаи, и будет нам всем кирдык.

— А это тогда что? — я указал на громадный валун, стоящий на маленьких камнях, как на коротких ножках. Он был похож на горбатого, обросшего моховой шерстью мамонта. Только без бивней.

— Это Сейд, — сплюнув себе под ноги, пояснил пацан. — Закрывает дырку в старший мир. Его поставил Шаи-Хулуд, когда вертухаи прорвались впервые. Были они серые, обожженные, и всё время хотели мяса…

— А что такое Бел-Горюч камень?

— Он — Алатырь, всем камням камень.

— Что, закрывает самую большую дырку?

— Можно и так сказать однако. Такую, что если его убрать — весь мир наизнанку вывернет. И станем мы тогда карликами, и будем жить на внутренней поверхности полой Земли…

— Ты что, серьезно?

— А ты как думаешь? — Кукса с каменным лицом подмигнул.

— Слушай… — через какое-то время спросил я. — А может, ты мне его покажешь? Алатырь?

— Ты его уже видел.

— Когда?

— Да мы раз пять мимо прошли. Я уже заманался, в натуре, меж трех сосен тебя водить, а ты так и не просёк.

— Что не просёк?

— Да камень, котелок ты дырявый, — грубо дернув меня за запястье, нойда содрал веревку и опустил её за пазуху. — Хожу тут, как вертухай голодный, голова уже кругом идет, а ты всё на месте топчешься.

— Но… Зачем? — у меня самого уже шарики за ролики от этих загадок заехали.

— Ты должен увидеть камень. Сам. Горь вот его видел. И жена его, когда знакомиться приходила…

Отвернувшись от меня, Кукса сказал в сторону, будто невидимому собеседнику:

— Он не Тот. Ты ошибся, Старший.

— Да Тот он, Тот, — раздалось рядом с нойдой. — Ты сам виноват, Мелкий. Не понял, что парень с железом ходит. Оно-то ему взор и застит… — я посмотрел на своё пузо. Мать-перемать! Гостинцы от Арины Родионовны. Совсем о них забыл.

Морщась, оторвал приклеенный намертво пакет и с поклоном, как было велено бабкой, протянул его пацану.

— Вот. Гостинец вам с Той стороны.

Хмыкнув, Кукса развернул подарок. В нем оказалась запаянная стеклянная ампула и россыпь стальных иголок. Самых разных: от громадных цыганских, до тоненьких, едва заметных.

— Ну вот, теперь другое дело.

Повернувшись теперь на голос, я увидел мужика. Невысокий, но очень крепкий и плотный. Круглая бритая голова на короткой шее, покатые могучие плечи, бочкообразное туловище, затянутое в старый, много раз штопанный тельник… На ногах старые, седые от времени кирзачи.

— Здарова, гость потусторонний! — широко улыбнулся мужик и протянул сплошь исколотую татуировками руку. — Илюха я. Мурманский. Авторитет здешний.

— А я Иван. Э… Спаситель. Очень приятно, — пожав твердую и теплую, даже горячую руку, я почувствовал себя значительно лучше. Слава Макаронному монстру, хоть один нормальный мужик попался.

— Ну вот! Даже погоняло у тебя подходящее: Спаситель, — осклабился Илюха. — Нам как раз такой и нужен.

— Да это не погоняло. Фамилия у меня такая.

— А это, друг Ванюха, абсолютно фиолетово. Главное, ты здесь.

И он вновь улыбнулся. Лицо Мурманского, покрытое множеством морщинок, стало похоже на добродушное печеное яблоко.

«У каждого додика своя методика», — говаривал Таракан, отправляясь на охоту за очередным монстром. Сейчас его теория проявила себя как нельзя лучше: Ванька за своим монстром ушел в Зону, а Лумумба — в запой. Обидно то, что никто из них не подумал обо мне. Друзья называются.

Чуть с ума не сошла от скуки, честное слово. Чтобы отвлечься, попыталась сунуться на улицу, но не вышло: ливень такой, что ничего не видно — сплошная стена воды. А ветер — я вообще молчу. Не ветер, а чугунная баба какая-то.

К тому времени, как гроза стихла, у меня уже свербело во всех местах. От отчаяния даже попробовала подружиться с птицей Гамаюн — ничего не вышло. От сырости железная бестия совсем заржавела и только поскрипывала, как сломанный пулемет. Кот предложил вышивать крестиком — чтобы руки занять, но я лучше оружие чистить буду с утра до ночи, чем иголку в руки возьму. Найдя на подоконнике книжку, сперва обрадовалась — книжки я с детства люблю, но через пять минут захлопнула, положила обратно, а сверху еще чугунный утюг поставила. Оказалось, это какой-то бабкин гримуар: буквы, как жучки, то и дело перебегали с места на место, составляясь в неприличные ругательства, и пытались царапаться. А еще мне показалось, что книжка пытается читать меня…

Словом, когда гроза наконец стихла, я вздохнула с облегчением и поспешила на улицу. Одолжив у бабки красные сапожки на резиновом ходу и древнюю, оставшуюся с Великой Отечественной плащ-палатку. В пронизанном электричеством воздухе витали запахи влажной земли, травы и сирени, на заборе возбужденно чирикали воробьи, а над головой сияло умытое солнышко. Впервые здесь, в Мангазее, показалось голубое небо. Оно было такое чистое, такое голубое, что захотелось забыть все свои печали, обернуться маленькой птичкой и взмыть в его прозрачные выси.