Обшмонав и забрав всё, вплоть до шнурков, нас заперли в длинном и сыром подвале. В дальнем его углу высилась громадная куча прелой, с проросшими глазками, картошки. Я вздохнула: жалко, что не яблоки… А потом еще раз вздохнула. Вот если б с нами был Ванька, он бы в два счета снес стену. Как тогда, на винзаводе… Стало совсем грустно.

Я подошла к Сигурду и села на пол рядом с ним. Пол был холодным, и чуть сыроватым, но больше сидеть было не на чем.

— Прости, что так вышло. Я честно-честно думала, что у нас получится.

— О, нае проблемо, — достав откуда-то горбушку хлеба, он разломал её, половину протянул мне, а сам впился в другую.

Я оглядела нашу расстрельную команду. Походу, кроме меня, никто особо не переживал: некоторые, усевшись в кружок, резались в карты, другие, надвинув шлемы на глаза, улеглись подремать, а Жирный Вилли, например, сложив ноги по-турецки, спокойно зашивал порванную рубаху. М-да, многому еще предстоит учиться…

— А вы не боитесь, что Сварог вас за ослушание казнит? — робко спросила я, прожевав хлеб. После боя, после всех треволнений он был очень кстати. — Говорят, на площади строят большую виселицу…

— Ну, энто просто: мы вернемся домой немножко раньше, чем задумали.

— Не поняла… Как вы попадете домой, если умрете?

— Вальгалла — наш отчий дом, — добро улыбнулся Сигурд.

Я замолчала. Во что только не верят взрослые, и на первый взгляд, почти разумные люди…

— Ты тоже не бойся, — он по-братски обнял меня за плечи. — Смерть — это не так уж и страшно. Чик — и ты уже дома… Ты тоже этого достойна, Брюнхильд. Не меньше, чем мы…

— Спасибо, Сигурд. Ты настоящий пятачок.

Я была тронута. Нет, правда. Если такие крутые вояки считают меня своей… А что мозгов у них на всех — один котелок, да и тот не варит, дак и я — не самая умная на свете. Как показывает практика.

Меня сморил сон. Несмотря на холод, на страх, глаза закрывались сами собой. Снилось, что мы с Ванькой гуляем по зеленым холмам, вокруг цветочки, бабочки… Точнее, не бабочки, а ночные мотыльки с истлевшими крылышками. Затем мы оказались на борту ковра-вертолета. Сидели рядышком и смотрели мультики по телевизору, а вертолет негромко так гудел, гудел… От этого гула я и проснулась. Доносился он из-под пола, словно там работал бур. Я огляделась. В углу тихо светится гнилушками картофельная куча, викинги равнодушно спят или режутся в карты. Я одна его слышу?

Через пару минут стало ясно, что не одна. Звук всё больше напоминал жужжание дрели, земля мелко задрожала, а потом вспучилась, как кротовая нора и из нее показался знакомый железный клюв.

Плотно прижав крылья к телу и вращаясь, как сверло, Гамаюн вывинтилась из дыры, отряхнулась, сплюнула набившуюся в клюв землю, и каркнула:

— Ванька с того света вернулся!

Где-то в животе разжалась туго взведенная пружина. Накатило такое облегчение, такая радость, что я не говоря ни слова вскочила и прижала ворону сердцу, а потом ещё и поцеловала в слегка запыленную, горячую макушку.

— Но-но! Телячьи нежности… — вырвалась вредная птица. Но видно было, что ей приятно.

Викинги, негромко перешептываясь, собирались вокруг. Они глазели на Гамаюн, как дети на чудесную заводную игрушку. Еще миг — и кинуться разбирать на винтики, чтобы узнать, как она работает…

— Как он? — спросила я, вставая и отгоняя от Гамаюн самых ретивых исследователей.

— Всё хорошо, прекрасная маркиза…

— Он узнал, кто убил князя?

— Со мной не поделился.

Понадобилось несколько мгновений, чтобы до меня дошло.

— То есть, суд всё-таки состоится?

— Похоже на то, — буркнула ворона и понурилась. Глаза её потухли.

Гамаюн — порождение Ольгиной магии. Как только магичка умрет, умная птица тоже перестанет существовать… Но не время предаваться рефлексии. Ванька вернулся и он меня ждет! Я же его напарница…

— Мы сможем расширить проход? — спросила я ребят, заглядывая в нору. — Сбежим отсюда к чертовой бабушке…

Но сделать мы ничего не успели. Только викинги принялись вынимать землю шлемами, дверь загромыхала и отворилась. На пороге стоял Сварог.

…Он был серьезен. Он был суров. Он был снисходителен: сообщил, что викингов, как представителей дружественного королевства, не расстреляют на месте, но подвергнув справедливому суду, выберут наказание.

Меня Великий Князь Сварог попросту не заметил. Ну конечно: курица не птица, женщина не человек. А ничего, что ворота острога разнесла хрупкая девушка, собственными руками? Ну, с помощью гранатомета, конечно… Хотела возмутиться такому вопиющему небрежению, но Сигурд очень больно наступил на ногу.

Прорычав что-то об антиобщественном поведении, Сварог приказал заковать всю честную кампанию в кандалы и препроводить на площадь. Что характерно: несмотря на игнор со стороны начальства, на хрупкую девушку навесить кандалы не постеснялись. И это были не какие-то там легкомысленные наручники, а настоящие, чугунные вериги, тяжелые, как гири у циркового силача. Один из наивняг-дружинников даже попытался подступить с кандалами к Гамаюн. То-то радости: птичка в наручниках! Или, в её случае, наножниках? Но ворона так щелкнула стальным клювом, что охранник сдулся. И я его очень понимаю: птичка у нас не промах, откусит все выступающие из тела части, съест, а потом скажет, что так и было…

Так нас и вывели на белый свет: впереди, с гордо поднятой головой, Набольший клана, Сигурд Длинные Руки, за ним тридцать три похмельных и побитых богатыря, все красавцы удалые, великаны молодые… А уж в конце, еле передвигая ноги, мы с Гамаюн. Кандалы были тяжелые и противно звякали на ходу, так что изображать гордую поступь валькирий изобразить не получилось. Гамаюн, летая над головой, громко кричала лозунги о пролетариате, которому нечего терять, кроме своих цепей… Пробовали сбить её камнем, так он, отскочив от бронированных перьев, попал в лоб кидавшему.

Когда выходили из обугленных ворот, увидели Олега. Его тоже вели на площадь. Правда, не лишив оружия и не в кандалах, но всё-таки под охраной. Увидев меня, он сначала удивился, затем, судя по выражению лица, хотел что-то сказать, но нас уже растащили в разные стороны…

На площади не то, что яблоку негде было упасть — косточка от вишни не проскочит. Собрался натурально весь город. По периметру установили амфитеатром длинные скамейки, получился вполне современный стадион. Но и за ним — из окон домов, с балконов, крыш и окрестных деревьев люди свисали гроздьями. Казалось, топни хорошенько ногой и посыпятся, как спелые персики…

В центре находился эшафот с виселицей и лавка с присяжными, солидными дяденьками в бородах и бобровых шапках. Цвет нации: купцы, менялы да вышибалы, — пояснила скрипучим шепотом Гамаюн.

Нам отвели место на возвышении рядом с виселицей, на огороженном стальной решеткой пятачке. Видать, чтобы любовались пейзажем и проникались моментом. Олег был тут же, а кроме него — трое хорошо одетых, но почему-то с синяками на мордах, дяденек, сидевших особняком. Когда все заняли места и немного утихомирились, привели Ольгу. В деловом костюме, в черных туфлях-лодочках, она будто явилась не на собственную казнь, а на совещание совета директоров. На лице Великой Княгини не отражалось ничего, кроме легкой скуки.

Её посадили слева от меня, за толстое, наверняка бронированное стекло. Словно муху в стакан. Судя по мявшемуся рядом с виселицей палачу — толстому дядьке в надвинутом на самый лоб красном капюшоне — вздернуть её собирались сразу же после суда. А она и бровью не ведет! Мазнула взглядом по мне, по Олегу, кивнула доктору Борменталю — он, как неприкаянный воздушный шарик, маялся рядом с присяжными, и уткнулась в тетрадочку с записями.

Первым слушалось дело тех самых дядек с синяками. Оказалось, это были купцы, а поймали их на мухлеже. Один поставлял для дружины побитое молью сукно, другой привез в Мангазею партию гнилой муки, третий — просроченные консервы.