Лорд Генри рассказал Дориану: Сибила вышла из театра вместе с матерью, потом якобы спохватилась, что забыла что-то у себя наверху. Ее долго не было, и за нею поднялся режиссер. Он вошел в гримерную и увидел Сибилу, мертвую, на полу. Она выпила яду и умерла мгновенно.

— Я убил Сибилу Вэйн, — сказал Дориан, повесив голову, — это также точно, как если бы я перерезал ее нежную шейку ножом.

Лорд Генри говорил, что Сибила просто-напросто чересчур романтическая девица, вот она и покончила собой. Тут никто не виноват, — уверял он Дориана.

Дориан слушал своего друга. Он чувствовал: нет, довольно, настала пора принимать собственные решения.

Или выбор уже сделан? И жизнь сама все решила за него? И вечная юность, бурные радости и еще более бурные грехи — отныне его удел?

— О, Гарри, как я ее любил! Сейчас мне кажется, что с тех пор прошли долгие годы! Она была для меня — всё. А потом был этот ужасный вечер — неужто он был только вчера? — когда она так скверно играла, и сердце мое было разбито.

Она же мне всё объяснила! Но ничуть не тронула меня. Я счел Сибилу пустышкой. А потом произошло кое-что, и я испугался. Я не могу сказать вам, что именно произошло, — прибавил он, думая о странной картине, — но я сделал выбор. Я решил вернуться к Сибиле.

Лорд Генри молча слушал своего друга. Он не придавал особого значения этому самоубийству. Одно его беспокоило — репутация Дориана.

Слова утешения.

— Гарри! — вскричал Дориан, переходя через комнату и присаживаясь рядом с лордом Генри. — Я не чувствую ужаса происшедшего. Значит, я бессердечен?

— Нет, ты всего лишь слишком молод и слишком романтичен. Время все расставит по местам. Кстати — пойдем со мной сегодня в оперу, вот и развеешься, — предложил лорд Генри.

И Дориан, не раздумывая, принял приглашение. Он решил больше не думать о Сибиле. Лучше было поскорей забыть несчастную актриску.

— Вы помогли мне в трудную минуту, Гарри. И что, интересно, еще готовит мне жизнь? — задумчиво сказал он.

— Жизнь чего только тебе ни готовит, Дориан. Нет ничего такого, что при твоей красоте, обаянии и богатстве, было бы недоступно тебе.

Что же, сильно сказано, и однако неприятное чувство прокралось в душу Дориана, когда он подумал о том, что готовит жизнь его портрету. На что он наверное, стал теперь похож! Этот позор надо было понадежней упрятать!

Билеты в оперу на сегодня.

На секунду у него мелькнула было мысль помолиться о том, чтобы прервалась эта странная связь между ним и картиной. Ведь изменилась она в ответ на его молитву. Быть может, новая молитва отменит ту, прежнюю?

Но молиться он не стал. Не мог он отказаться от такого счастья — навеки оставаться юным! Существуют же волшебные зеркала. И пусть этот портрет из них будет самым волшебным!

Надо скрыть от мира свой позор.

Бэзил пришел со словами участия.

На другой день Бэзил Хэллоуорд пришел навестить Дориана. Он хотел выразить ему свое соболезнование по случаю смерти Сибилы. А кстати, и попросить у друга разрешения выставить его портрет в одной из галерей Парижа.

Дориан завтракал, когда перед Бэзилом открыли двери столовой.

— Я прочитал про Сибилу в газете, у себя в клубе. И тут же помчался к тебе, — сказал Бэзил. — Не могу тебе Рассказать, как я огорчен! Представляю себе твое состояние. Ты уже ходил к ее матери?

— Нет, конечно, — пробормотал Дориан, со скучающим видом потягивая из венецианского бокала белое вино. — Я был в опере.

— Был в опере! — изумился Бэзил. — Был в опере, когда Сибила лежала мертвая?

— Довольно об этом! — крикнул Дориан. — Что было, то осталось в прошлом.

— Ты называешь прошлым вчерашний день? — прошептал Бэзил в ужасе. — Дориан, мне страшно. Как ты переменился! Ты ли это, Дориан? Ты так говоришь, будто в тебе нет ни жалости, ни сердца. Не иначе, это всё скверное влияние Гарри.

Дориан взмахнул рукой, буквально отмахиваясь от слов Бэзила.

— Я не желаю быть игрушкой во власти своих чувств, — сказал он. — Владеющий собой человек может так же легко победить боль, как и придумать удовольствие. Я бы хотел, чтобы вы нарисовали для меня портрет Сибилы, милый Бэзил. Хорошо бы что-то иметь о ней на память.

«Ты так изменился, Дориан!»

— Отчего бы нет, — согласился Бэзил. — Если тебе это будет приятно. Но и у меня к тебе просьба. Приходи, пожалуйста, ко мне в мастерскую, позировать для нового портрета.

— Никогда больше не буду я вам позировать! Это невозможно! — злобно отрезал Дориан.

Художник смотрел на него во все глаза.

— Что за глупости? — сказал он наконец. — Разве тебе не нравится тот портрет, который я написал? И почему ты его завесил? Это лучшая моя картина. Как не стыдно тебе прятать мою работу.

— На нее слишком резко падал свет, — пробормотал Дориан.

— Слишком резко? Да ничуть не бывало! Это самое удачное место! Дай-ка мне взглянуть. — И Бэзил двинулся к тому углу комнаты, где висела картина.

Крик ужаса сорвался с губ Дориана, и он бросился Бэзилу наперерез, загораживая портрет.

«Не надо на него смотреть!»

— Незачем вам на него смотреть! — крикнул он.

— Но почему же? — усмехнулся Бэзил.

— Если вы только попробуете на него посмотреть, Бэзил, я больше никогда в жизни не буду с вами разговаривать, даю вам честное слово. Я совершенно серьезно говорю.

Бэзил стоял, как громом пораженный, и недоуменно разглядывал Дориана. Таким он его еще никогда не видел. Дориан весь побелел от бешенства. Сжал руки в кулаки и весь дрожал.

— Что же, если ты не хочешь, я смотреть на него не стану, — сказал Бэзил холодно, повернулся на каблуках и подошел к окну. — Странно, однако, что я не имею права взглянуть на собственную работу, которую я собрался к тому же послать осенью в Париж на выставку.

— На выставку! Вы хотите его выставить? — воскликнул Дориан, сам не свой от ужаса.

— Да тебе-то что? Сам держишь его за шторкой, стало быть, не очень и ценишь!

Дориан побелел от бешенства.

Дориан провел рукою по лбу. Там выступили холодные капли пота. Он понимал, что стоит на краю пропасти.

— Вы, верно, забыли, что поклялись не выставлять картину? — крикнул Дориан. Потом он вспомнил, что лорд Генри как-то полушутя его подговаривал спросить у Бэзила, отчего тот не выставляет портрет.

— Бэзил, — спросил Дориан, глядя художнику прямо в глаза. — А почему, скажите, вы прежде отказывались его выставить?

Бэзил невольно вздрогнул.

— Дориан, если я скажу, ты будешь надо мною смеяться. Хорошо, если не хочешь, я никогда не стану смотреть на твой портрет. Наша дружба важней для меня всех на свете портретов.

— Нет, Бэзил, — настаивал Дориан, — вы должны мне ответить. Я имею право знать.

— Сядь, Дориан, — сказал художник в смущении, — и ответь мне на один-единственный вопрос. Ты ничего не заметил в этом портрете странного? Того, что сначала ты не заметил, но потом это открылось тебе?