— Послушай, родная, что значит по телефону, какая сволочь заперла тебя? — глухое раздражение разливалось у меня в груди, — да я в бараний рог…

— Ваше величество, вам не стоит горячиться, я выполняю распоряжение его преосвященства.

В трубке что-то щелкнуло, и голос Вероники пропал.

Тщетно взывал я к своей любимой, кто-то основательно и надолго отключил линию.

Я позвонил в колокольчик, приглашая Типа, но вошла почему-то Машенька.

Она принесла мне бокал ананасового сока и соломинку. Подавая мне бокал, она как бы невзначай, дотронулась до моего голого под халатом колена.

Нет, умышленное движение ее не вызвало у меня никаких эмоций. В эту минуту я готов был променять всех своих жен на одну лишь Веронику Абрамовну. «Счастье мое, свет очей моих…» Смысл своей жизни я видел теперь только в ней. Чем дальше отдаляли ее от меня, тем больше я тянулся к ней.

— Ваше величество, хотите, я вам сделаю даоский массаж? — предложила Машенька.

— Ну что ж, делай, — обречено согласился я.

Она разложила меня на софе и принялась растирать мои затекшие ноги. Под ее умелыми пальцами потеплевшая кровь быстрее понеслась по артериям, но как только она дошла до паха, я тут же остановил ее властным движением руки:

— Достаточно, милая, ты можешь идти.

Еще вчера я был счастлив от привалившего мне количества жен, а сегодня уже не мог ни о ком думать, кроме Вероники.

И ведь обыкновенная блядь, а как прикипел-то. Кажется, от короны бы отказался ради нее.

Почему ты назвал ее блядью, а ты то сам кто был — ничем не лучше и не выше ее. Рядовая, серая и ничтожная личность. Она человек, прежде всего и именно за это ты ее полюбил.

Что-то непонятное творилось со мной. Может быть, не зря жена всегда считала меня тюфяком? «Таких как ты, говорила она, любая, даже неумелая баба мигом подберет». А ведь на практике так оно и вышло: отнеслась ко мне Вероника по-человечески и чувство благодарности мгновенно переросло в любовь. Но с другой стороны я жил двенадцать лет со своей ныдлой и никто меня не подобрал вроде бы. Наверное, она психологически подавляла во мне мужское начало и подбирать-то, собственно, было уже нечего.

Самое ужасное, когда женщина пилит, нудит и придирается. Ни одно светлое чувство не выдержит под этим тройным натиском, и именно сей тройственный союз, подтачивает основы брака в частности и личность мужчины вообще.

Машенька удалилась, а я сморенный под ее ласковыми руками, заснул и проспал даже ужин: метрдотель не посмел будить меня, потому что с утра я был не в духе.

Проснувшись, я вновь увидел перед собой Машеньку. Она принесла на подносе небольшую шкатулку с набором чугунных гирек.

— А это зачем? — удивился я.

— Даосская система, — пояснила Машенька, — рекомендует мужчине носить на пенисе тяжести.

— Скажешь тоже, — расхохотался я.

— Я вполне серьезно, Ваше величество, ношение тяжестей развивает половую силу и выносливость мужчины.

— Что я должен делать?

Машенька лукаво улыбнулась:

— Привяжите к Илюшеньке вот эту стограммовую…

Еще в первую нашу встречу, она нарекла «мальчика» Ильей Муромцем и сейчас говорила о нем с таким благоговением, что я невольно проникся к ней благодарностью.

— А Он не оторвется? — пошутил я.

— На то он и Муромец, — сказала она, — выдюжит. Походите с нею недельку, а там поменяем вес.

Машенька вышла, а я приладил гирьку к срамному месту и прошелся немного по кабинету с оттянутым членом. В общем, ничего, хотя какой-то дискомфорт, конечно же, ощущался.

Через два часа я привык к гирьке и уже не замечал ее.

Походка, правда, у меня изменилась, и теперь я ходил как моряк в раскачку. Но зато уже совершенно точно знал, на каком именно флоте служил Тип, и какие эсминцы он брал на абордаж.

Первые результаты подобной тренировки я ощутил спустя неделю. Во время ночных эрекций Илюша проявлял такую гигантскую мощь, что свободно поднимал байковое одеяло, которым я укрывался. Вообще-то из царской каптерки мне выдали пуховое одеяло, но я решил не изменять своим привычкам и предпочел байковое.

По указанию Машеньки я пошел на двести граммовую гирьку. Через неделю я и к ней привык, но поднимать планку далее, у меня не хватило духу. Черт его знает — вдруг и в самом деле оторвется. Машенька все пыталась развеять мои опасения, утверждая, что иные спортсмены носят в штанах килограммы. Но я решил не форсировать события, поскольку и так мои достижения в сексе были на грани фантастики, и все, чего я хотел — это закрепить и стабилизировать свои успехи. Кстати, и сон у меня улучшился, по утрам меня было теперь не добудиться.

Хорошее питание, продолжительные душещипательные беседы с Вероникой и ежедневный гиревой спорт свели на нет мой хронический недосып.

Поднявшись с постели как-то утром, я увидел перед собой Типа, который преданно дожидался моего пробуждения:

— Ваше величество, — сказал он дрогнувшим голосом, — мои люди добыли пленку, где рав Оладьи насилует Веронику Абрамовну.

— Не правда!

Невыносимо острая боль полоснула меня по сердцу.

— Нет, к сожалению, это правда, — Тип высморкался, как будто пытался справиться с потрясением.

Я причислял себя к разряду людей неспособных на убийство, но в эту секунду я не мог справиться с сильным желанием придушить Типа. Я понимал, что он не имеет к страшному известию никакого отношения, но горестная весть эта причинила мне нестерпимую душевную боль, и уже потому он заслуживал казни.

Тип включил видео и я увидел то, что не забуду до конца своих дней.

Звука не было и качество съемки оставляло желать лучшего, но почти каждой клеткой своего тела я болезненно и чутко воспринимал все, что происходило на экране.

Старый пес, путаясь в полах своего длинного халата, ходил вокруг Вероники и в чем-то горячо убеждал ее. Нетрудно было догадаться, что именно он от нее добивается. Вероника не уступала. В какой-то момент у этого козла иссякло терпение, и он позвал на помощь трех своих прислужников. Они порвали на ней одежду, жадно лапая ее своими грязными ручищами. Она кричала, но голоса не было слышно, и кадры постоянно прыгали: снимали скрытой камерой и в не очень удобных условиях.

Тогда на экране я не слышал ее крика, но с тех пор почти каждую ночь, когда одиночество и тоска подступают к сердцу, он беспрерывно звучит у меня в ушах.

Один из них заткнул ей салфеткой рот, другой нанес хлесткий удар в висок. Она обмякла. Обнажив свое далеко не старческое тело, мускулистую спину и, показавшиеся мне знакомыми, весьма развитые ягодицы, которые он накачал, очевидно, в своем недалеком атеистическом прошлом, рав энергично взобрался на нее и нескончаемый кошмар этот длился добрых три часа.

Несмотря на некоторое помутнение рассудка, сознание мое, тем не менее, зафиксировало неиссякаемую выносливость этого священнослужителя.

Фантазия его была неистощима. И он проделывал с ней такие вещи, о которых ранее я не имел ни малейшего представления.

Я, конечно, глубоко страдал, наблюдая за этим надругательством, но временами любопытство брало вверх и я, на мгновение, позабыв, что жертва — близкий мне человек, смотрел на происходящее с открытым ртом. Все это бесстыдство, без малейшего зазрения совести сатир, в сане раввина, проделывал на глазах у своих прислужников и они смотрели на это чудовищное зрелище с не меньшим интересом, чем я. Надо полагать, несмотря на свой религиозный сан, новоявленный марокканец тоже был не прочь побаловать с гирями.

В конце концов, я подавил свое животное любопытство, и чувство глубокого сострадания к любимой женщине окончательно овладело мною.

Потом он поднялся, устало поправил съехавшую на левое ухо чалму, несмотря на многочисленные акробатические позы, он умудрился удержать ее на темени. Мог бы, впрочем, чалму поменьше напялить.