Шли дни. Тип, казалось, исчез навсегда.

Наступила осень. За окном завывал ветер и изредка хлестал по стеклам холодный дождь.

Пасмурная погода усугубляла мою тоску по Веронике. Я звонил ей в последнее время все чаще и чаще. Мы говорили часами, и об этом, кажется, стали шушукаться дворцовые сплетники. Опасаясь, как бы наше невинное занятие не дошло до рава, я стал общаться с ней только по ночам. Залезу в постель, натяну одеяло на голову и начинаю говорить ей о своей любви.

Точно так же в детстве я читал книги под одеялом и мама, потом искала по всем углам мой фонарик, чтобы отвадить меня от этой вредной привычки.

В один из таких грустных дней ко мне явился премьер-министр Самир.

Вечную сонливость его как рукой сняло. Походка у него на сей раз, была вперевалочку, и я понял, что и он увлекся гиревым спортом.

— Какую гирьку носишь, премьер? — без обиняков спросил я.

— За триста грамм перевалило, — сказал он с гордостью.

— Ну и как?

— Нет слов! Потенции заметно поприбавилось.

Несмотря на бравый вид и веселое расположение духа, он был, кажется, чем-то весьма озабочен и, видимо, хотел, но не решался открыться мне.

— Смелее, смелее, господин премьер, — подбодрил я его, — что-нибудь не так на международной арене?

— Там, как раз, временное затишье, а вот внутренняя политика…

— Выкладывай, не тяни!

Я приготовился к худшему.

— Ваше величество, кабинет министров уполномочил меня заняться вашими семейными делами.

— С какой это стати, вы и кабинет считаете себя вправе совать нос в мои личные дела? Меня, например, нисколько не интересует, что и как вы проделываете со своей законной женой. Хотя, судя по весу вашей гирьки, у нее есть основания, жаловаться на вас.

Премьера явно огорчило мое раздражение, и он попытался пустить в ход всю дипломатию, на которую был способен.

— Ваше величество, — сказал он, раздувая, по своему обыкновению, щеки, что еще более делало его схожим с грызунами, — со своей законной женой я давно уже пришел к полной половой гармонии, а вот ваши жены обратились в правительство с жалобой на отсутствие внимания со стороны августейшей особы.

— Что это значит?

— А это значит, что августейшая особа, то есть вы, пренебрегаете вашими прямыми супружескими обязанностями.

— Импотенты грязные! — заорал я, но тут же взял себя в руки. — Какое дело моим монстрам до моих супружеских обязанностей?

Называя так своих министров, я хотел побольнее пнуть премьера, но он оставался невозмутим, будто и не заметил моей подколки. Улыбка у него была такой же круглой и идиотской, как и его заспанное лицо:

— Заблуждаетесь, Ваше величество, согласно галахическому постановлению рава Оладьи, супруга может требовать развода, если супруг не выполняет своих законных прав.

— Ну так пусть себе и разводятся на здоровье. Лично я всегда готов!

— Легко сказать, — Ваше величество, — вы ведь лицо легендарное и не зря молва приписывает вам силу и мудрость. А тут вы с женами никак не поладите. Это может привести к тому, что авторитет ваш в глазах народа резко падет, а он, ведь чего доброго и свергнуть вас может.

— Ну и хрен с ним, пусть свергает.

— Я не знаю с кем он, хрен-то этот, — укоряюще заметил премьер, — но к женам вы входить обязаны, это постановление рава Оладьи.

Я тут же вспомнил предупреждение Типа — «Вероника жива, пока вы ладите с равом» и поспешил согласиться с ним.

Пообещав премьеру отнестись к данной проблеме с подобающей серьезностью, я отослал его ко всем чертям и дал волю своему гневу. Ну вот, достал таки меня, курва марокканская! Я тебе припомню это старый развратник.

И все-таки, куда же запропастился Тип. Я уже физически ощущал потребность в нем. Все застопорилось, запуталось и зашло в тупик. И развязки без этого пройдохи в галифе я не видел на горизонте.

Я позвонил Веронике и рассказал ей о коварных замыслах рава:

— Не смейте препятствовать ему, — заволновалась Вероника, — это такой мерзопакостник! Вы просто не представляете себе, какой он страшный человек.

— Что он может мне сделать?

— То же самое, что сделал своим слугам — поотрезал им языки, чтобы не выносили сор из избы.

— Господи, что же с ними стало?

— Они от него поубегали к вашему предшественнику Соломону Второму.

Только теперь я понял, почему вся придворная челядь у меня немая. Мой предшественник, видимо, тоже нуждался в людях, которые умеют молчать.

— Сегодня же войдите к женам, — настаивала Вероника.

— О чем ты говоришь, лапонька, я не собираюсь изменять тебе!

— А я не хочу терять вас.

— Это ты серьезно? — Да, вы первый человек, которому я это говорю.

— Знай же, девочка, что и ты первая женщина на Ближнем Востоке, которую я по-настоящему полюбил.

— Я рада это слышать.

— Я тоже рад, и все-таки ты требуешь невозможного. Я не привык предавать тех, кто мне дорог.

— Умоляю вас, сделайте это. Не выполнить требование рава, означает погубить себя и меня.

— Но я люблю тебя, Вероника. И не хочу видеть рядом с собою никого кроме тебя.

— Умоляю вас, Ваше величество!

— И не проси, коснуться другой женщины для меня невыносимая мука.

Я уж столько раз касался других, любя ее, что даже не покраснел, утверждая это.

— Сделай это для меня, Шура! — неожиданно произнесла она, — я умру, если ты не сделаешь этого.

Не ослышался ли я? Она впервые назвала меня по имени.

— Конечно, конечно, родная, я всегда готов сделать все, о чем ты попросишь.

Я действительно готов был сделать для Вероники что угодно, даже Это, и поэтому дал команду премьеру:

— Подберите мне кандидатуру на ночь, я намерен приступить к своим обязанностям.

Премьер, однако, злорадно заметил, что одной кандидатурой тут, пожалуй, не отделаться и, кроме того, право выбора в данном случае не входит в его функции, подыскивать подруг я обязан сам.

— Через час они соберутся у бассейна, — сказал хомячок, — и вы сделаете свой выбор.

В указанное время огромная толпа юных жен действительно дожидалась меня у бассейна.

— Австралийский набор, — сказал хомяк, усаживая меня в кресло, — если желаете, я приглашу жен из Южной Африки.

— География в данном случае меня не интересует, — отвечал я, принимая из рук прислуги чашечку кофе и вафельное печенье.

В принципе я, конечно, был за общую между половыми партнерами ментальность и этническое происхождение, но меня уже разбирало любопытство и я сгорал от нетерпения узнать, чем это австралийки отличаются от наших русских баб.

— О’кей! — сказал хомяк и неожиданно рявкнул в микрофон, — Фельдфебель, подавай фрукты!

Приказ этот был отдан тягучим, густым басом, который я не слышал у него раньше.

Я просто не ожидал от этого неуклюжего толстяка с вечно сонным выражением лица такого беспрекословного командирского тона.

Несмотря на все мои тренировки, выработать у себя подобные интонации мне по-прежнему не удавалось. Нет, некоторых успехов я, в общем-то, добился, но случаев, когда скрипучий писк мой неожиданно срывался на жалкий фальцет, было неизмеримо больше. Это обстоятельство отравляло мне жизнь, и я не мог спокойно слышать низкие баритоны своих подчиненных.

К бассейну подошла разжалованная мною старушка с корзиной яблок. Поглядывая на меня исподлобья, она небрежно положила у моих ног корзину с фруктами. Похоже, она по-прежнему злилась. Ведь по существу, я испортил ей жизнь. Сейчас, когда глаза наши встретились, я вдруг понял, что где-то уже видел ее раньше. Но где?

— Вы можете идти, Изольда Михайловна, — распорядился хомяк. Было видно, что некогда они были в хороших отношениях и ему не хочется унижать бывшего сотрудника в его нынешнем положении. Повернувшись ко мне, хомяк продолжил: